Ласло Немет - Милосердие

В одну из майских суббот, когда Агнеш пришла домой, на улицу Лантош, и шагала через двор, ей из привратницкой постучала в стекло двери тетушка Бёльчкеи и с выражением, приберегаемым для особо печальных случаев, сообщила, что барыня уже переехала в квартиру госпожи Рот; госпожа Кертес, в полном упадке сил топчущаяся среди как попало нагроможденной мебели, дала ей письмо, которое она вытащила из серебряной вазы в виде двух больших капустных листов: в более спокойные времена в этой вазе лежали отломившиеся от шкафа планки, оторванные и ждущие, когда их пришьют, пуговицы, оплаченные счета. Вложенный в конверт лист бумаги был исписан расползающимися буквами, в которых Агнеш сразу узнала почерк Бёжике: несмотря на пештское реальное училище, он остался в том самом виде, в каком сложился в тюкрёшской реформатской школе; буквы эти, словно с немалыми усилиями — и, видимо, после нескольких дней подготовки — собранное стадо, сложились-таки в цельные фразы, донеся до Агнеш свой удивительный смысл. «На свадьбу тебя зовут, подружкой», — сообщила госпожа Кертес, считавшая своей материнской обязанностью вскрывать адресованные дочери письма. В самом деле, Бёжике с радостью извещала Агнеш, что в пятницу, перед троицей, состоится ее свадьба, в связи с чем она, а также ее жених почтут за честь, если Агнеш сможет принять в ней участие как подружка. Чтобы событие это стало для Агнеш более привлекательным, Бёжике сообщала про дружку: «Дружкой будет очень симпатичный молодой человек из Секешфехервара, двоюродный брат моего жениха, дипломированный ветеринар, по рассказам одного своего друга, он очень уже о тебе наслышан и мечтает тебя увидеть». «Да, тут нельзя не поехать», — сказала Агнеш, озабоченно глядя на письмо: сейчас, когда сессия на носу, ей только и разъезжать подружкой по свадьбам. «А что такое?» — спросила мать, которая, очевидно, думала то же самое, только совсем по другой причине (Лацкович ведь появился у них как кавалер Бёжике). «Я у них столько времени провела в войну, — выдвинула Агнеш на место главного аргумента (ведь за тот позор, что бедняжке пришлось пережить, самая малая плата — если в день торжества восстановленной справедливости она, Агнеш, тоже будет идти в процессии) тот, что должен был за ним следовать, — не могу я ее обидеть». — «А они нас обидеть могут? — взвилась госпожа Кертес; всю тюкрёшскую родню, среди которой еще не столь давно прекрасно проводила летние месяцы, она представляла в последнее время какой-то компанией злоумышленников, занятых собиранием и распространением самых черных слухов о ней. — Ты бы знала, что они про нас говорят. А ведь сколько я с их детьми возилась!.. Хорошо, поезжай. Я не буду требовать, чтобы из-за меня вы обижали дражайших тюкрёшских родственничков», — остановила она себя, пока совсем уж не разошлась. Она, собственно, тоже считала (хотя охотно обидела бы родню), что Агнеш должна поехать на эту свадьбу. Хотя бы ради того, чтобы в ее однобокой, не такой, как у других молодых девушек, жизни было хоть какое-то развлечение. Симпатичный дружка, дипломированный ветеринар, тоже разжигал ее фантазию: может, дочь познакомится наконец с подходящим молодым человеком. «Не знаешь, кто это про тебя так много хорошего рассказывал?» — переключилась она от воспоминаний на любопытство. «Понятия не имею, — засмеялась Агнеш. — В Секешфехерваре я никого не знаю». — «А что ты скажешь на то, — ввела госпожа Кертес, как в фуге, третью мелодию, — что отца твоего шафером не зовут? До сих пор он на каждой свадьбе шафером был». Агнеш тоже обратила на это внимание. «Разумеется, с радостью ждем на свадьбу и дядю Яни с супругой». Это значило, что особого письма отец не получил и приглашен в этом же письме. «Конечно, бедный служащий уже не подходит вельможным господам мужикам, — перешло в голосе госпожи Кертес злорадство по адресу мужа в оскорбление за него. — Может, боятся, как бы и я с ним не поехала?» — угадала она мысль Агнеш, что, может быть, дело тут в положении ее родителей, которое крестьянская этика не хочет ни принимать как факт (поэтому — «дядя Яни с супругой»), ни бередить специальным приглашением, отклонить которое было бы невозможно. «Скорее, боятся, что не поедете», — заметила Агнеш. «Да уж не поеду, это точно, — успокоилось на этом самолюбие госпожи Кертес. — Пускай ждут до второго пришествия».

В тот же день с письмом Бёжике Агнеш заскочила к отцу. В доме уже ложились, но с тех пор, как отец жил в комнате окнами на улицу, достучаться к нему стало уже не столь сложной и рискованной операцией. «Это ты? — сказал он, сбитый с ритма привычной вечерней своей церемонии: снимания цепочки с часами, их завода, полоскания рта. — Уж не с мамулей ли что?» — «Нет, письмо из Тюкрёша. Просят срочно ответить…» Впустив дочь, Кертес закрыл двери, следить за которыми по вечерам входило в обязанности тети Фриды, и, поднеся письмо к керосиновой лампе, держа его далеко в вытянутой руке, принялся без очков разбирать каракули Бёжике. Агнеш не думала, что он будет настолько обижен. Прочитав письмо, он ничего не сказал, лишь на губах у него появилась хорошо знакомая улыбка, в которой философский взгляд на вещи, принятый им для себя в качестве жизненной программы, долженствовал сдерживать признаваемые недостойными чувства. «Ну и как, есть у тебя возможность выполнить просьбу?» — спросил он, дальше, чем требовалось, отодвигая от себя элегантный листок из дамского почтового набора, находящийся в таком противоречии с пальцами, которые его держали, и с расползающимися по нему корявыми буквами. «Не могу не выполнить, — сказала Агнеш. — Дядя Дёрдь и другие всегда так добры ко мне были. Я и не думала, что Бёжике после всего (высказала она то, о чем промолчала в разговоре с матерью) позовет меня подружкой». — «Конечно, тюкрёшцы в самом деле имеют право ждать от тебя такой жертвы, — согласился отец, как всегда, когда слышал похвалы в адрес своей родни. — Они и мамуле прощают многое…» Напомнив самому себе о крестьянском этическом кодексе, который предписывал всегда сохранять, несмотря на обиды, хорошую мину, он словно еще болезненнее ощутил падение своего авторитета в глазах семьи, так что губы его, растянутые в отрешенно-светлой улыбке, вдруг мелко задергались, а затем наступила знакомая коротенькая пауза, которая должна была предшествовать словам упрека и оскорбленной гордости, и слов этих уже никак нельзя было удержать. «Интересно, кого брат позовет шафером, — сказал он, словно сам с собой обсуждая какое-то второстепенное обстоятельство. — Может, Иштвана Надя, депутата от партии мелких хозяев, для которого он на осенних выборах голоса собирал?..» То, что от традиционной роли на свадьбах он отстранен возможно, ради такого влиятельного человека, стало для него новым аргументом, который отчасти оправдывал брата и умерял его собственную обиду. Тем временем вышла в кухню тетя Фрида; из комнатушки ее выманил не столько слух, сколько инстинкт или, может быть, вибрация от хлопнувшей входной двери. «Ist was los?» [212] Что-нибудь случилось? (нем.) — спросила она, испуганно глядя из-под ночного чепца, когда Агнеш, услышавшая ее шаги в кухне, пошла к ней поздороваться. «Нет-нет, ничего не случилось, наоборот, мы с отцом на свадьбу собираемся». — «На свадьбу? — смотрела на нее тетя Фрида: не разыгрывают ли ее. — Wird vielleicht deine Kusine mit dem Pfarrer sich heiraten? [213] Наверное, твоя кузина выходит замуж за попа? (нем.) » Тетя Фрида несколько раз была в Тюкрёше перед войной, да и позже, через деревенских гостей, приезжавших к Кертесам, и по рассказам Агнеш, оставалась в курсе дел этой огромной, в ее глазах немыслимо богатой крестьянской семьи. «Ну, тогда папа наверняка опять будет шафером», — сказала она в освещенной комнате, где Кертес снова принялся — теперь уже надев очки — перечитывать письмо. «Нет, слава богу, нет, — откликнулся он, прежде чем Агнеш успела что-либо ответить. — Очень неловко вышло бы: я ведь тюкрёшцам официально не сообщил, что у нас с женой. Каждый начнет спрашивать: а тетя Ирма? Мне и осенью из-за этого неприятно было. А ее вряд ли удастся уговорить. Брат скорее всего из деликатности не позвал меня шафером. Зато вот Агнеш пригласили подружкой; если я верно понял — первой», — еще раз посмотрел он на письмо. Он так логично, исчерпывающе объяснил себе ситуацию, что на губах его снова появилась улыбка, но теперь дрожь тронула их лишь на мгновение и исчезла, уступив место победоносному выражению досады на неудачное стечение обстоятельств. «И вообще, мне сейчас очень трудно было бы отменить учебную экскурсию, назначенную на троицу. С заездом в Бюкк, в Диошдёр, в Таполцу, — пояснил он в ответ на взгляд Агнеш. — Я и деньги уже собрал». — «Вы, папа, совсем не хотите ехать на свадьбу?» — не веря своим ушам, смотрела на отца Агнеш. Он, в доме которого Бёжике жила столько лет, не будет на свадьбе, — по тюкрёшским понятиям, это было таким неслыханным делом, что Агнеш до глубины души опалило нанесенной отцу обидой: она сейчас лишь поняла в полной мере, каким унижением было бы для ее отца, побитого жизнью, ставшего в семейной жизни посмешищем, если бы он, словно бедный родственник, живущий подачками деревенской богатой семьи, сидел за свадебным столом, ухаживая за новым шафером. «Тогда и я никуда не поеду», — твердо заявила она. «Aber warum? [214] Но почему? (нем.) — спросила тетя Фрида; со сна она говорила в основном по-немецки. — Ihr wart ja immer zamm. Dein Vater hat seine Gründe [215] Вы же всегда были заодно. У твоего отца есть свои причины (нем.) . ». — «Напишу им какое-нибудь теплое письмо, — сказал Кертес, словно не слыша горячих слов Агнеш. — А лучше всего, если ты просто известишь их о твоем приезде. Когда ты собираешься ехать?» — «Самое раннее в четверг, после обеда», — ответила Агнеш, поняв: то, что вырвалось у нее перед этим, не более чем эмоциональная реакция, не согласованная с разумом.