Камилла Пэган - Жизнь и другие смертельные номера [litres]

Некоторые думают, что международный аэропорт О’Хара и есть тот самый ад, который описывал Данте, но, по-моему, здесь неплохо. Хорошие книжные магазины, приличная еда, и хотя временами и попадается скандалящий пассажир, в основном проходящие мимо люди отстраненно приветливы на среднезападный манер. К тому же здесь есть «Брукстоун» – его я обнаружила примерно в четырех с половиной милях от нужных мне ворот. В магазине не было и следа дисков с программами самовнушения, но, к великому сожалению продавщицы, я не сочла нужным приобретать запись океанского шума: ведь утром я буду на пляже. Так что я плюхнулась в массажное кресло и попыталась восстановить в желудке действие гремучей смеси бармена.

Едва закрыв глаза, я услышала, как кто-то проверещал мое имя:

– Либби? Либби Росс Миллер, это ты?

Нет, скорее всего это не я, подумала я, глубже вдавливаясь в кожаную обивку и опираясь ногами об пол в отчаянной попытке повернуть кресло. Увы, оно твердо стояло на полу, так что пришлось открыть глаза и удостовериться в том, что я уже знала. Странно, не правда ли: человек может сбросить тонну веса, изменить форму носа, сделать еще кучу вещей, чтобы его было трудно узнать в людном помещении, но стоит ему произнести одно слово, как вы тут же его опознаете. И хотя я лет пятнадцать не видела Максайн Гейнс, достаточно было услышать первый слог моего имени, чтобы понять, кто зовет меня из-за нагромождения массажной мебели.

Она кинулась ко мне, и я неохотно встала ей навстречу.

– Либби, ОМГ! Это просто чума – наткнуться на тебя после стольких лет! – визжала она.

Хотя я доверяла многим людям, которые этого не заслуживали, те, что вместо нормальных слов говорили аббревиатурами, не вызывали у меня симпатии.

– Чума, – согласилась я.

Мы с Максайн были подружками в старших классах, вероятно, потому, что мало кто, кроме меня, мог терпеть ее непогрешимость: на фоне ее сверхуспешной праведности любая монашка показалась бы правонарушительницей, которую лишь один-другой неверный шаг отделяет от колонии. Я не расстроилась, когда наше общение с Максайн оборвалось после того, как она уехала в колледж «там, на востоке», как она застенчиво и упорно именовала Принстон, хотя несколько лет назад я приняла ее запрос «в друзья» в основном потому, что не понимала особого, туманного, часто пассивно-агрессивного механизма дружбы в соцсетях.

– А я о тебе как раз думала! Ты по-прежнему в Чикаго?

– Вообще-то нет, – сказала я. – Сейчас я вроде как зависла между континентами.

– Вау! Здесь я думала, что жить в Нью-Йорке – это что-то захватывающее. Кстати, до сих пор жду, что случайно встречу Пола. Я ведь живу буквально в двух кварталах от него и от ресторана «Чарли» в Верхнем Вест-Сайде, – судя по ее тону, как она ни гордилась своим дипломом Лиги плюща и статусом жительницы Нью-Йорка, гораздо больше ее впечатляло то, что партнер моего брата оказался звездой криминальных псевдодокументальных фильмов на сетевом телевидении.

Максайн уставилась на мой палец, где должно было быть обручальное кольцо, в то время как я лишь мельком взглянула на торчащий на ее руке помолвочный булыжник, который я уже видела на фото онлайн.

– Вижу, вы с Томом уже не вместе, – сказала она, состроив недовольную гримасу. – Ты-то в порядке?

Я натянуто улыбнулась.

– В лучшем виде. Люди меняются. – В это я не верила, но очень хотела поверить, учитывая мои обстоятельства; правда, это мало объясняло, почему мой брак отправился путем стегозавров.

– Правда? – сказала она, округляя свои без того мультяшно-круглые глаза.

– Да, – заверила я.

Ее полуулыбка так и сочилась жалостью.

– Ну. Раз ты говоришь…

– Да, говорю. Именно так.

Я все ждала, когда она скажет, что ей пора на самолет, но она все стояла и стояла рядом. Оценивала меня.

– Не знаю, поможет ли это тебе, но я всегда с подозрением относилась к Тому. Он тебе изменял? – спросила она, приподняв выщипанную и подведенную бровь.

Я издала тихое рычание, которое Максайн по ошибке приняла за попытку сдержать слезы.

– О, Либби, – сказала она, и нагнулась, чтобы обнять меня. – Не стану притворяться, будто понимаю, почему Господь допустил такие великие испытания в твоей жизни, но знай, я буду молиться за тебя.

Пока она пыталась выжать из меня внутренности, я решила воспользоваться предоставленным мне Четвертой поправкой к Конституции правом защищаться от необоснованных обысков и задержаний и как будто случайно прикоснулась зубами к ее костлявому плечу.

Она тут же отпрянула.

– Господи, ты что, укусила меня?

– Укусила? – сказала я, обнажая свои резцы в приятной улыбке. – Черт возьми, Максайн. Может быть, люди и не меняются вовсе. – Я покачала головой и плюхнулась обратно в массажное кресло.

– А теперь, если не возражаешь, я несколько минут передохну, прежде чем сесть в самолет и лететь в рай. Я скажу Полу, чтобы остерегался встречи с тобой в Верхнем. Вест. Сайде, – сказала я, тщательно выговаривая каждый слог. – Адиос!

Она открыла рот, закрыла и двинулась прочь. Лучше она не могла бы поступить, даже если бы я попросила.

Несмотря ни на что, после ее ухода я испытывала мощную смесь грусти и злости. Да, люди действительно меняются, и я – лучший тому пример. Я бы не стала, конечно, говорить, что во мне бездна обаяния, но прежде во время свадебного торжества меня можно было посадить рядом с шамкающей бабушкой или похотливым дядюшкой, зная, что впоследствии они скажут, что я образцово веду застольную беседу. Но в последнюю неделю почти любое взаимодействие с людьми принимало неправильный оборот, и что еще хуже – мое поведение казалось неестественным. А открытое хамство и агрессия больше всего соответствовали моему настроению. Потом мне было стыдно. Нужно было возвращаться к более дружелюбной версии своего «я», чтобы не портить людям добрую память о себе. Божья воля, может быть, я обрету себя на пляжах Вьекеса, в окружении незнакомых людей, которые, если они что-нибудь соображают, огрызнутся в ответ, а потом прочно забудут обо мне.

Убедившись, что Максайн поблизости нет, я направилась к воротам. Прошла, как мне показалось, целая вечность, прежде чем я села в самолет. Мое место было у окна, так что я прижалась лицом к плексигласу и стала смотреть, как исчезает горизонт, по мере того как мы поднимаемся над Чикаго и направляемся в сторону озера Мичиган.

Это потрясающее озеро – одно из самых больших в мире, такое широкое, что с самолета нетрудно принять его за море, если не знать, что это такое. Когда мы с Томом в возрасте двадцати с небольшим лет переехали в город, я заставляла его катать меня по набережной озера каждый вечер, и хотя бензин съедал наши без того скудные средства, а колымага Тома постоянно грозила развалиться, он возил меня, потому что был так же очарован, как я. Поток автомобилей днем и ночью, мерцающие небоскребы, густо натыканные на фоне неба; прекрасный западный берег, который мы считали правильным и настоящим, потому что там было все, чего не хватало нам в детстве в пригороде Гранд-Рапидса. Город стал началом нашей жизни.