Камилла Пэган - Жизнь и другие смертельные номера [litres]

Однажды летним днем, а может быть, это было несколько дней, слившихся в памяти в один, мы с ней стояли вдвоем у кухонной стойки и готовили коржики с шоколадной крошкой. Солнце затопляло нашу маленькую желтую кухню. Волосы у мамы уже выпали, и она покрывала голову шарфом цвета слоновой кости; свет падал на ее лицо, и она была похожа на ангела. «Секрет в том, чтобы насыпать щепотку соли на каждый коржик, прежде чем ставить их в духовку, – шепнула она мне на ухо. – Запомни это, ладно, Либби Лу?» Я тогда не понимала, что она готовит меня к жизни без нее. Не хотела понимать. Я думала, так будет продолжаться всегда: она будет водить нас в «Чаки Чиз», засыпать вместе с нами в наших постелях, выдергивать нас с уроков, чтобы повезти через весь штат смотреть парк или берег озера, где она играла в детстве. Я не понимала, что она закармливает нас счастьем, чтобы подготовить к голоду, который наступит потом.

Официантка уже принесла мне еду, а я этого и не заметила, и удивилась, когда она подошла спросить, все ли в порядке. Взглянув на нетронутую тарелку, я сунула в рот подозрительно бледную чипсину.

– В жизни не ела ничего вкуснее, – сказала я ей. Но имела в виду, конечно, коржики.

Когда я заканчивала обедать, позвонил Пол.

– Ты где? – спросил он.

– Что значит «где»? В Чикаго, – жизнерадостно ответила я. В этот самый момент на перила веранды уселась большая птица и заверещала каким-то до смешного тропическим голосом.

– Да что ты говоришь? – сухо сказал он. – И еще я должен поверить, что ты купила себе тукана?

– Ха-ха. Нет. – Я пока не хотела рассказывать ему, где я, я еще чувствовала себя слишком уязвимой и понимала: если выдам один свой секрет, то неминуемо выболтаю и остальные, включая то особое откровение, которое начиналось на «р» и заканчивалось на «ак». А еще я не хотела, чтобы он волновался, особенно после вчерашней панической эсэмэски.

– Хватит, Либз. Как будто твоего вчерашнего безумного, но милого сообщения недостаточно для беспокойства, ты еще пытаешься убедить меня, что в Чикаго нашествие экзотических птиц? Ты же знаешь, я могу попросить ребят из технического отдела моей фирмы пробить твой мобильник по GPS, и они в два счета определят, где ты.

– Надеюсь, ты шутишь, потому что звучит жутко.

– Не так жутко, как заставлять меня читать твои мысли. Колись, Либз. Estas en [13] Ты находишься в… (исп.). Ме-хи-ко?

В отличие от меня у Пола хватило ума учить испанский в школе, и он овладел им месяца за два, после чего переключился на китайский. Я громко выдохнула, чтобы он на расстоянии почувствовал, как я зла.

– Я на Вьекесе.

– Это где-то в районе Боготы?

– Спроси у своей службы безопасности.

– Либберс, – игриво произнес он. – Кончай вредничать и брось любимому братцу косточку.

– Лови, Тотошка. Я южнее Кубы и восточнее Доминиканской Республики.

– Пуэрто-Рико? Какого лешего тебя понесло в Пуэрто-Рико? Надеюсь, рядом с тобой сейчас симпатичный пляжный мальчик?

– Ага, это он только что каркнул.

– Либз сорвалась с катушек! – восторженно сказал он. – Каникулы в одиночку. Я тобой горжусь.

– Спасибо. Я сама собой горжусь, хотя бы потому, что мне удалось по-королевски отшить Тома, когда я встретила его по пути в аэропорт.

– О-о, элемент неожиданности. Блеск! И как долго ты собираешься там болтаться?

– Не знаю, – честно ответила я.

– Но по пути оттуда ты заедешь к нам в Нью-Йорк? – не отставал Пол.

– Заеду.

– Ура! Ты скрасила мне неделю, а это дорогого стоит, учитывая, что индекс Доу вчера вечером обвалился на двести пунктов.

Я с трудом удержалась от того, чтобы сообщить ему, что вчера вечером обвалился не только биржевой курс, но понимала, что если расскажу ему о самолете, то годы, в течение которых он пытался излечиться от аэрофобии, пойдут насмарку. Вместо этого я сказала:

– Всегда готова помочь.

Пол заговорил серьезно:

– Ты там как, держишься? Если нет, то это же естественно, правда? И не надо все время бодриться. Эта история с Томом все-таки не пустяк.

– Я и не бодрюсь, – проворчала я.

– Я слышу, голубушка, и думаю, это хороший знак. Просто… секунду. – Он произнес что-то в сторону деловым тоном, и тут только я сообразила, что его рабочий день в разгаре.

– Слушай, я понимаю, что ты занят, – сказала я, когда он вернулся к телефону. – Можем поговорить в другой раз. И я больше не буду так долго тянуть со звонком.

– Вот-вот, и не вздумай, – угрожающе произнес он. – Собственно, все, что я хочу сказать, – это чтобы ты знала: я тебя люблю, и Чарли, и Тоби, и Макс тоже тебя любят. И все будет хорошо. Я обещаю.

Я чуть не свалилась с ротангового стула. Если Пол променял нашу игру «Я люблю тебя больше» на повседневного «котенка на радуге», значит я официально в беде.

В первый день я не пошла к Милагрос «на коктейли», но на следующий вечер отправилась к ней. Я обнаружила ее в выложенном плиткой патио за домом, где она болтала с каким-то старичком.

– Извините, – сказала я, увидев, что они вдвоем развалились в креслах. – Я не знала, что у вас гости.

Она приглашающе махнула мне. Патио было окружено деревьями в горшках, у некоторых с ветвей свисали разноцветные орхидеи.

– Это моя вечеринка, приглашены все. Либби, это мой кузен Санни. Санни, esta es [14] Это (исп.). Либби, – она кивнула на пляжный домик, показывая, откуда я взялась, потом повернулась ко мне и притворилась, что говорит шепотом: – Санни глух на оба уха.

– Милли! – пропищал Санни.

Милагрос хлопнула его по спине.

– Да я шучу, Санни! Либби, принести тебе выпить?

– Мне не надо… – сказала я, но она была уже на середине патио. Я села на резную деревянную скамейку напротив Санни.

– Привет, – поздоровалась я.

Он просиял.

– Вы живете поблизости? – спросила я.

Он рассмеялся, будто я сногсшибательно сострила. Я прикусила губу: он что, издевается?

– Я вовсе не шутила, – сказала Милагрос, подойдя сзади. Она протянула мне коктейль и заговорщически склонилась ко мне. – Он глух, как пень. И если демонстрирует свои зубные протезы, это значит, он просто развлекается.

– О-о. – Я взглянула на Санни, который ухмылялся, показывая все свои большие керамические зубы.

– Слушай, Милли, – сказал он и начал рассказывать какую-то историю.

То есть, это я так подумала, потому что говорил он по-испански. Милагрос хихикала, время от времени вставляя фразу-другую. Я улыбалась так, как люди улыбаются при виде чужой радости, хотя в этот миг меня переполняла зависть. Я тоже хотела дожить до седьмого или восьмого десятка, как эти двое, чтобы рассказывать длинные байки кузенам (я своих терпеть не могу, но это мелочь, которая может и измениться за те сорок лет альтернативной жизни, которой я сейчас себе желала.) Я хотела, чтобы у меня была возможность стать морщинистой и глухой, не иметь в жизни никаких забот и знать, что прожила интересную, насыщенную жизнь, – то, что знают только старики.