Камилла Пэган - Жизнь и другие смертельные номера [litres]

– Твой вид соответствует моему настроению, – заметила я.

Он прошел мимо меня на кухню и включил свет.

– Не сомневаюсь, что тебе паршиво, но как человек, только что узнавший, что у его сестры рак, могу тебя уверить: мне, пожалуй, даже паршивее.

– Умирает только один из нас, – сказала я, проследовав за ним на кухню.

Он посмотрел на меня из-за стойки.

– Это неточно.

– То есть как?

– Ты не можешь умереть, Либби. Ты – все, что у меня осталось.

– Неправда. А как же Чарли? Мальчики?

Он наклонился вперед, опершись локтями на стойку, и потер глаза. Затем посмотрел на меня.

– Ты – все, что у меня осталось от мамы. И не говори, что у меня есть еще папа, знаешь ведь, что это разные вещи.

– О-о.

– Так что теперь, когда ты знаешь мои мотивы, спрашиваю еще раз: почему ты так поступаешь?

Я не знала, что ответить, и повела Пола в спальню. Отыскав Y tu mama , я прихватила с комода ноутбук и забралась на кровать, жестом пригласив Пола сесть рядом. Пристроив ноутбук между нами, я поставила диск.

– Видишь? Понял теперь? – спросила я, когда фильм закончился.

Пол приподнялся и повернулся так, что мы оказались лицом к лицу.

– Все, что я вижу, милая сестричка, – это женщину в кризисе, которая умудрилась спутать реальную жизнь с испанским кино. То есть, я понимаю, почему ты сразу решила покинуть Чикаго. Говорят, в первые недели после того, как узнаешь диагноз, теряешь чувство реальности, не ощущаешь себя собой. Но ты не Луиза, Либби.

– Нет, – согласилась я. – Не Луиза. Но у меня есть свои причины.

– Какие же? – усмехнулся он.

– Перед смертью мама попросила меня беречь тебя, – сказала я.

Мы оба улыбнулись нелепости маминой просьбы.

– Правда?

– Полный абсурд, конечно, – сказала я. – Смерть мамы – худшее в моей жизни. Даже все эти годы спустя мне кажется, будто во мне вырезана большая дыра. Когда доктор сказал, что у меня этот жуткий рак, я думала только о том, что тебе и папе снова придется все это пережить, уже со мной. Я не хочу тянуть и заставлять вас страдать дольше, чем нужно.

– Ох, Либз, – сказал он. – Извини.

Я взяла его за руку, так похожую на мою, – одна из немногих черт нашего внешнего сходства. Рассмотрела его длинные пальцы с прямоугольными кончиками, повернула его руку ладонью вверх. У него тоже была длинная линия жизни, пересекавшая ладонь.

– Это ты извини, – сказала я. – Не стоило скрывать от тебя. Но в последнее время ты выглядел таким счастливым, и я не хотела портить тебе жизнь.

– Я и вправду счастлив. Жить с Чарли и мальчишками даже лучше, чем я ожидал. Но скрывать от меня свою боль не значит беречь меня, ровным счетом наоборот. – Он поджал губы. – В смысле, кто еще тебе скажет, что ты не права? Может быть, я ошибаюсь, но ведь ты, наверное, даже не знаешь, какая у тебя стадия.

Я припомнила слова доктора Сандерса, исследования, которые прочла в интернете.

– Уверена, что у моего рака две стадии – диагноз и смерть.

– Но точно не знаешь.

– Нет.

– Вот именно. Ну, давай. Давай на это посмотрим.

– На что? – спросила я, задирая рубашку, чтобы он мог взглянуть на поле битвы, которое было моим животом.

Несколько секунд он рассматривал рану, затем одернул на мне рубашку и посмотрел на меня.

– Все будет хорошо.

Я фыркнула.

– Пол Росс, человек-УЗИ.

Он отмахнулся от моих скептических слов.

– Не время тебе умирать. Вот и все.

– Извини, что заболела в неудобное для тебя время.

– Я не сказал, что это неудобно. Это неправдоподобно.

– Так кто у нас Поллианна? [35] Возможно, имеется в виду принцип Поллианны – психологический феномен, согласно которому люди склонны соглашаться в первую очередь с положительными утверждениями, которые относятся к ним же самим.

– Перестань, Либз. Просто… я только прошу, чтобы ты подумала и сделала это ради меня.

– Пошла лечиться?

– Да. Где угодно. В Нью-Йорке, в Чикаго, в Пуэрто-Рико – это неважно. У любого врача, в любой больнице. Я оплачу все расходы, которых не покроет твоя страховка.

После моего бесцеремонного ухода с работы я была почти уверена, что у меня больше нет страховки, поэтому за визит к врачу на Вьекесе заплатила обычной картой. Но предпочла пока не говорить об этом Полу.

– Ты говоришь совсем как Шайлоу, – сказала я.

– Он не так плох.

Я немного подумала и сказала:

– Я собиралась побыть здесь месяц и не хочу менять планы. Мне еще нужно покончить с продажей квартиры. И тогда, но ни секундой раньше, я пойду к врачу и обдумаю варианты. Хорошо?

Пол выдавил легкую улыбку.

– И побудешь с Чарли, мальчиками и мной?

– Да, если не окажусь в больнице.

– Отлично. – Он обнял меня. – Осторожно, спойлер!

– Что это значит? – с подозрением спросила я.

– Все будет прекрасно, Либби, – сказал он, снова стискивая меня в объятиях. – Я точно знаю.

– Вот именно, – сказала я. – Все прекрасно. – Мне не хотелось снова лгать брату, но я видела, как он скользит по моей радуге и не собиралась его оттуда сталкивать.

Для Пола не существует фразы «так сойдет». Нет, он предпочитает менять банковские пароли каждую неделю, выйдя из туалета, три раза проверяет, застегнута ли молния на брюках, а стейки жарит до такого состояния, когда всякая надежда не сломать о них зубную коронку пропадает. Все это на всякий случай. Поэтому меня не удивило, что он продолжал приставать к мне по поводу моей болезни, хотя я и пообещала ему подумать о вариантах выбора.

– Знаешь ли, ты должна сказать папе! – крикнул он. Мы сидели на носу сверкающей белой лодки, которую зафрахтовал Шайлоу, чтобы мы втроем могли на день съездить на Кулебру, небольшой островок, который мы видели, пролетая над ним.

– Знаю! – крикнула я в ответ. Дул сильный ветер, океанские брызги летели нам в лицо, и говорить было трудно. Хотя Пола это не останавливало.

– Как можно скорее! – продолжал он вопить. – Желательно лично.

– Знаю, – ответила я, не удосужившись на этот раз повысить голос.

Лодка ударилась о большую волну, и я крепко прижала к груди спасательный круг, сомневаясь в его способности выполнить свое одноименное назначение. Еще одна волна, и я схватилась было за металлический поручень, чтобы сидеть ровно, но тут же отдернула руку, сообразив, как это глупо. Рак или пасть акулы, какая разница? Смерть есть смерть.

Конечно, разница есть, призналась я себе, наблюдая, как Шайлоу оживленно болтает с капитаном лодки. Весь смысл этого представления был в том, чтобы избежать внезапного и нежданного конца, сохранить какое-то подобие контроля ситуации, пока большая дыра в небе смыкается надо мной. Но по мере того как день, когда я услышала диагноз, погружался в прошлое, мне все больше казалось, что я жажду не столько красиво уйти, сколько неуклюже вернуться.