Камилла Пэган - Жизнь и другие смертельные номера [litres]

Я начала всхлипывать.

– Спасибо, папа. Я рада, что услышала это.

– Пожалуйста, Либби Лу. Я люблю тебя.

После этого я пошла в туалет и некоторое время плакала в кабинке, а потом умыла лицо холодной водой. Отходя от раковины, я чуть не столкнулась с девочкой лет восьми или девяти, не больше, которая пыталась на ходу читать потрепанную книжку «Маленький домик в больших лесах» [40] Книга американской писательницы Лоры Уайлдер (1867–1957). . Взглянув на меня, она нахмурилась, но я все равно улыбнулась ей, потому что маме нравилась эта книга. Я не обожала ее так, как она, но никогда не говорила об этом, потому что была счастлива просто сидеть с ней рядом и по очереди читать вслух. На самом деле я мало что помнила из «Маленького домика», кроме главной героини Лоры и ее семьи, а еще отдельных эпизодов с медведем или пантерой в лесу.

Но вернувшись к своим воротам, я кое-что вспомнила. В самом конце книги Лора говорит себе: «Это сейчас», и счастлива, потому что «сейчас» незабываемо. «Разве это не чудесно? – дочитав, сказала мама и крепче обняла меня. – Это сейчас, Либби Лу. И это все наше».

Тот вечер был самым обычным, за исключением того, что он не был смыт потоком последующих тяжелых воспоминаний. И хотя он давно прошел, он все еще был нашим.

У выхода на посадку толпились люди, отпихивая друг друга, чтобы поговорить со служащим или встать в очередь. Мне совершенно не хотелось втискиваться между ними и совершать очередной полет. Особенно этот полет, который должен быть стать началом непонятного и, несомненно, трудного отрезка жизни.

Однако, встав в очередь и медленно катя чемодан к воротам, я испытала глубокое, спокойное чувство облегчения – чувство, которого у меня не было еще задолго до двойной дозы новостей, с которых все началось. Разговор с отцом дал мне не столько прозрение, сколько новое понимание. Жизнь разрушительна, хотя и ограниченна, но при этом невероятно хороша. И что бы там ни происходило, я не могла отрицать, что хочу еще.

«Нью-Йорк, Ла-Гуардия, посадочная зона один», – донесся голос из громкоговорителя.

Я глубоко вздохнула и села в самолет.

Шайлоу научил меня важной вещи: чтобы четко увидеть ночное небо, нельзя смотреть в одну точку – самые яркие звезды оказываются вне зоны прямого обзора. Это касается и жизненных побед, и поражений. Хотя я полностью осознала это только несколько месяцев спустя, именно мое пребывание на Вьекесе помогло мне понять, что к чему. И даже несмотря на болезнь и расставание, все, что было, было невероятно хорошо, просто потому что было.

В конце концов меня не положили на клиническое обследование, как объяснил мой новый онколог, доктор Капур, – хотя рак распространился в брюшной полости, он не метастазировал в другие органы, что сделало мой случай благословенно простым. Мне прописали химический коктейль, который можно было принимать дома: после таблеток я часами просиживала в туалете, пока мой желудок пытался вывалиться из тела; а после крема местного применения на коже высыпали такие волдыри, по сравнению с которыми пуэрто-риканские солнечные ожоги кажутся спа-процедурами. Но поскольку лекарства вводились циклично, с перерывами на восстановление, случались и спокойные недели, когда я не испытывала ни слабости, ни тошноты, и я почти забывала, что с долголетием у меня сложные отношения.

Пол и Чарли великодушно обустроили для меня квартиру на нижнем этаже своего дома из коричневого камня. Несмотря на их гостеприимство, зимний город подавлял меня. Даже обычная поездка за продуктами или на почту требовала борьбы со стихиями, не говоря уже о пешем передвижении. Я предпочитала пялиться в высокие окна своего безопасного теплого уголка, наблюдая, как люди бегут вверх и вниз по Восемьдесят восьмой улице в любое время дня.

Однако я привыкла к Нью-Йорку так же, как раньше приспособилась к Вьекесу, и когда холод сменился нормальной температурой, а на деревьях появились почки, моя жизнь вошла в удобную колею. Если я не шла к врачу, то читала газету, потом час гуляла в Центральном парке, поле чего шла домой пообедать и немного вздремнуть. Я проводила много времени с Тоби и Максом. Мы втроем пекли печенье, читали книжки, или, если я была в настроении, отправлялись в походы (для этого требовалось, чтобы близнецы помогали мне перемещаться по улицам и метро, как заправские гиды). Несколько раз в неделю я разговаривала с Шайлоу, иногда по несколько минут, а иногда по несколько часов подряд. Временами мы обсуждали возможность его приезда ко мне в Нью-Йорк. Хотя при моем состоянии здоровья и при том, что он снова радостно летал туда-сюда, я не решалась строить конкретные планы.

Иногда мне было одиноко, но я не была одна. Часто я делала какую-нибудь легкую работу – например стояла у плиты и приглядывала за мальчиками, размешивая в кастрюле чили или переворачивая курицу на сковороде, – и чувствовала, как меня наполняет чистейшая благодарность.

И было за что. Опухоль, представлявшая собой пятно клеток в стиле Поллока [41] Пол Джексон Поллок (1912–1956) – американский художник, идеолог и лидер абстрактного экспрессионизма. под самым пупком, начала уменьшаться. Чтобы это отпраздновать, Пол, который, хотя и не говорил об этом, перестал пропадать на работе с тех пор, как я переехала к ним, взял выходной и повел меня и близнецов в зоопарк. В конце апреля было холодно, и домой я шла, нагнув голову, чтобы защитить лицо от ветра. Поэтому, приблизившись к дому, первым, что я увидела, была пара ступней внизу лестницы. Именно ступней. Что за ненормальный ходит в сандалиях в такую погоду?

– Дружок, – произнес голос, и поняв, что голос этот принадлежит человеку, которого я люблю, я взвизгнула и кинулась целовать его как сумасшедшая.

– Знаю, что это неожиданно, – сказал Шайлоу, когда я наконец прекратила терзать его.

– Ты не представляешь, как я тебе рада, – сказала я. – Никогда больше не оставляй меня.

– Ну, формально это ты уехала… – начал он, но я снова поцеловала его, не дав договорить.

Через пять месяцев мы сыграли свадьбу на пляже в Сан-Хуане. Стоял теплый сентябрьский вечер, и Карибское море было спокойным и синим. На церемонию из Вьекеса приехала Милагрос, слетелись все наши родные, а также Джесс и О’Рейли. Тома не пригласили, но он прислал нам свое благословение и, что еще лучше, ящик шампанского.

На Шайлоу был светлый льняной костюм, желтая рубашка и улыбка во весь рот. Я украсила венком из орхидей волосы, которые у меня не выпали, хотя и поредели и немного выпрямились, о чем я мечтала всю жизнь. Я отказалась от белого платья – кого мы обманываем? – и предпочла струящееся желтое, выбрать которое мне помогла Джесс. Она утверждала, что подбор платья для меня был портняжной проблемой века, потому что одежда должна была мне льстить и в то же время вмещать мой округлившийся живот.