Антология - Глубина тихого омута
- Название:Глубина тихого омута
- Автор:
- Жанр:
- Издательство:неизвестно
- Год:2017
- ISBN:нет данных
- Рейтинг:
- Избранное:Добавить в избранное
-
Ваша оценка:
Антология - Глубина тихого омута краткое содержание
Глубина тихого омута - читать онлайн бесплатно полную версию (весь текст целиком)
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Старая древесина оправы потрескалась, обнажив часть графитового сердечника. Карандаш прожил достаточно долго, чтобы более не жаждать новых свершений, он схоронился в месте, лишённом света, времени и памяти, ненужный и не обладающий никакой миссией.
Ещё лишь только один, последний краткий раз карандаш увидел свет дня. Его достали из саквояжа сухие жилистые руки, с застарелыми мозолями, пахнущие горьким табаком и краской. Это был человек, его человек, почти неузнаваемый, далёкий. Хозяин грустно ухмыльнулся находке и, прежде чем продолжить жить, достал чистый лист бумаги и приложил к ней старый грифель. Линии заиграли под его рукой. Оттенки пе
ремежались друг с другом, человек знал, что делает, но сердечник не вмещал в себе акта творения, лишь подчиняясь механическим движениям. Закончив, человек посмотрел на рисунок. Бескрайний океан, парусник на его поверхности и огромный кит-косатка на глубине. Исполнение было прекрасно, но ни судно, ни кит не плавали в этих водах, они всего лишь были нарисованы, а океан плескался в рамках листа, лишённый свободы. Нахмурившись и будто приняв какое-то важное решение, человек открыл окно и резким движением выбросил старый карандаш. Тот глухо упал на сырую землю, спрятавшись в траве, и на этом его жизнь закончилась — он стал ненужным.
Кира Османова
Александр Секацкий: «Поэзия Киры Османовой тяготеет к акцентированной ритмичности, поэт пишет, избегая того, что можно определить как «обыкновенное поэтическое», таких соблазнительных завитушек, которые (всегда есть на это надежда) сами сложатся в некую поэтическую фигуру, сами скажут за себя то, чего и не предполагал автор. Но у Киры Османовой доминирует принцип полной ответственности за речь — то есть мы имеем дело с экзистенциальной поэзией. Пожалуй, самой трудной, ведь здесь любой избыток пафоса легко способен разрушить всю постройку.
Может, какие-то ветки как нужно не выросли, выглядят детскими;
Может, иные — кривые, тяжёлые, попросту лишними кажутся.
Перед нами стволовая, стержневая поэзия, и чего в ней точно нет, так это лишних, кривых ветвей».
«В голове стрекочет вновь камера…»
В голове стрекочет вновь камера,
Выбирает общий план медленно:
Я на сером берегу каменном
Строю башню для моих демонов.
Было время и без них, было же.
Надо как-то одолеть прочее.
Строю башню из камней вымокших,
Неприступная она, прочная.
Я уже на землю шарф сдёрнула.
Я молчу, но говорю будто бы:
«Выходите из меня, тёмные.
Вы теперь снаружи жить будете.
Я вам больше не приют, чур меня;
Я утратила вконец мужество.
Я устала вас в себе — чувствовать…»
Снято. Можно наложить музыку.
И меня лишили здесь выбора.
Ты прости, береговой наигрыш.
Это только говорят: «Выболит!»,
А на самом деле — нет, знаешь ли.
«Такое бесконтрольное желанье …»
Такое бесконтрольное желанье —
Коснуться и услышать —
Всегда не вовремя, всегда на грани,
Всегда как будто слишком.
Во мне мгновенно мраморные скалы
Покрылись редким снегом;
И ревность вышла из меня и стала
Отдельным человеком. Она случилась.
Я её не знаю. Какой нелепый ребус.
Сухая, потемневшая и злая.
Ты видишь? Это ревность.
Когда молчать не хочется, молчится
Особенно красиво.
А снег лежит: невероятный, чистый,
Местами даже синий.
Со временем становишься картиной,
Ландшафтом, и не больше.
И если говоришь — то примитивно
И про одно и то же.
И думаешь — откуда я? куда мне?
И лес на скалах срублен.
Когда внутри — пронзающие камни,
То жить, конечно, трудно.
«Правдами и неправдами…»
Правдами и неправдами
Держишь удар.
Это однонаправленность: «Только туда!»
Неинтересны прочие;
Нет их порой.
Это сосредоточенность.
Самоконтроль.
Мысль неотступно вертится,
Долгая мысль:
«Мне до сих пор не верится… Кто это — „мы“?»
Все нутряные чудища, Кажется, спят.
Я ничего не чувствую.
Только тебя.
«Мы будем сидеть на заброшенной лодке…»
Мы будем сидеть на заброшенной лодке,
Не сдвинемся с места, как будто бы к днищу
Прилеплены.
Смотреть, как деревья друг друга не ищут,
Какие у наших детей подбородки —
Рельефные.
Мы будем грустить, неизбежно и честно,
Что стать ни отцом безупречно не вышло,
Ни матерью.
Мы будем дышать, как охотники дышат,
И слушать скрип досок, стволов и качелей
Внимательно.
Мы станем одно самородное тело,
Что будет со временем мхом и травою
Украшено.
И ветер над лодкой надсадно завоет,
И дети нам крикнут: «Куда же вы делись?»
Внутренний лес узнаётся по рыжим просветам и мокрому запаху;
Дышишь спокойно, впервые себя измеряешь не только потерями.
Так и стоишь между гладких стволов, голова в восхищении задрана:
Выше высокого эти деревья, и сам ты — такое же дерево.
Может, какие-то ветки как нужно не выросли, выглядят детскими;
Может, иные — кривые, тяжёлые, попросту лишними кажутся.
Я вспоминаю тебя — это правда такое особое действие,
После которого чувствуешь, будто по телу смола растекается.
И понимаешь, какими мы стали в сравненье с собою — огромными;
Непоказными и очень красивыми; теми, кто всё же осмелился.
Ты исключительно сосредоточен на ярких фрагментах над кронами.
Жизнь — это вверх. И ты занят своей вертикалью.
И в этом — бессмертие.Лариса Петрашевич
Александр Секацкий: «Текст представляет собой удивительное сочетание этнографии и экзистенции, достигнутое благодаря точной интуиции и следованию критериям инстанции вкуса. Получилась простая человеческая история, история о любви, которая была и прошла. А ведь создать, рассказать простую историю, которая так и будет воспринята читателем как остановленный фрагмент самой жизни, вовсе не просто. Куда проще соорудить искусственную конструкцию, оснащённую эрудицией и стилизованную под какое-нибудь господствующее направление, то есть текст второго порядка, ориентированный по отношению к уже существующим текстам. Создание хороших текстов второго порядка доступно далеко не каждому, и именно для этого требуется мастерство. Но тексты первого порядка всегда в дефиците, даже если это на удивление простые истории, и для их создания требуются фигуры высшего пилотажа, плохо поддающиеся спектральному анализу.
В рассказе «Дочь, родившаяся первой» фигуры высшего пилотажа присутствуют».
Дочь, родившаяся первой
Я стараюсь как можно реже ездить в то живописное шале среди гор у чистого озера, что зовётся Серебряным. Кожей помню, как ныряю в него — и в ту же минуту меня сковывает безжалостный холод, побороть который под силу только решительному брассу. А стоит выйти на берег и шагнуть по каменистому песку, как мелкая дрожь забьётся в мышцах, но уже не столько от озноба, сколько от озорного восторга и невероятной бодрости. Кругом — дивная картина в серебристых бликах. Я тогда знал фразу на оджибвейском языке, которая буквально переводится как «действительно прекрасное место для высадки», но в оригинале в ней заложен дополнительный смысл, подчёркивающий гармонию мира и духа. А теперь я её забыл.
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
