Людмила Улицкая - О теле души [Новые рассказы] [litres]

Толик сидел дома. В детском саду его держать не стали, ему там было страшно, он плакал и портил всем настроение.

Утром Валентина уходила на работу и запирала его на ключ наедине с горшком. В обед приходила соседка Семеновна, отпирала дверь и давала ему кастрюльку супа. Хлеб был на полке, ешь сколько хочешь. Он медленно и долго ел. В остальное время дня смотрел в окно. До темноты. Гулять во двор мать выпускала его по воскресеньям, но он этих прогулок не любил, боялся дворовых ребят. Они над ним смеялись, дразнили, иногда колотили. Он их всех знал из окна третьего этажа. Сверху они иногда ему нравились – как в лапту играли, как бегали, как ножички в землю втыкали.

Большую часть времени Толик рассматривал из окна липу с большим вороньим гнездом в развилке между двумя толстыми ветками, как раз на уровне их третьего этажа. Самое интересное время начиналось в конце марта, когда прилетали хозяева гнезда, пара ворон. Он уже третий год за ними наблюдал. Сначала, поплясав в воздухе, они занимались починкой растрепавшегося за зиму от ветра и снега гнезда, таскали веточки, ковыряли гнездо своими клювами, махали крыльями. «Рук им не хватает, – думал Толик. – С руками им было бы полегче гнездо починять. А были бы руки – как летать?» Толик приседал, махал изо всей силы руками – нет, без крыльев не полетишь. «А руки нужнее», – догадывался Толя…

Вороны, починив гнездо, принимались выводить птенцов: ворона-мать сидела на яйцах, которых видно не было, но он знал, что она посидит, посидит, а потом выведутся птенцы. Вторая ворона кормила первую, которая сидела на гнезде, это было самое интересное, он все ждал момента, когда вторая прилетит, сядет на край гнезда, а иногда на лету из клюва в клюв передаст еду. Часами он смотрел в окно, чтобы не пропустить этой минуты. Даже секунды… Оп! – и схватила! Жаль, не было видно, что там за еду приносила ворона-отец. Потом птенцы выводились, целиком они не показывались, видны были только их распахнутые клювы, выныривающие из гнезда, когда подлетали родители с кормежкой. Толик не отрывался от окна, смотрел, как на экран телевизора, – вот птенцы вылезают из гнезда, сначала скачут по соседним веткам, потом научаются летать и все улетают.

Становилось скучно. Рама окна, за которой происходила птичья жизнь, переставала занимать Толика, и в зимнее время у него было другое занятие, щепочное. В последний предшкольный год в комнате поставили батарею, а до того отопление было печным, и возле печки всегда лежали дрова, от которых он отщипывал лучинки и раскладывал на полу то паровозиками, то веером, то замысловатым узором. Мать приходила с работы, сердилась: опять намусорил! И он убирал.

В предшкольный год однажды ночью случился в их коммунальной квартире небольшой пожар в чулане, который в давние времена был ванной комнатой. Пожар Толя проспал. Наутро, когда вышел на кухню к раковине почистить зубы, застал скандал – кто виноват и что делать? Виноватого не нашли, проголосовали за короткое замыкание. Начали сбор денег на очистку и покраску чулана… Не успевшие сгореть, но слегка подпаленные вещи разнесли по комнатам, сосед помог матери внести в комнату не то сундук, не то чемодан – ящик с ручками. И мать убежала на работу.

Толя не без труда открыл две защелки, заглянул внутрь, и душа его дрогнула. Он разглядывал загадочные и волнующие предметы, к которым не смел прикоснуться. Первые два часа знакомства он только смотрел на полированные деревянные столбики со светлыми металлическими зажимами, цвет дерева и цвет металла тянулись друг к другу, как будто дружили. Черная-пречерная ткань, на которой были уложены эти стройные деревяшки, тоже была невиданной: бархатистая, мягкая на вид. Предмет вроде кастрюли, но крышка странная, с круглым наростом поверху. А под черной тканью лежало еще что-то, не менее загадочное, но невидимое. С чувством нарушения какого-то святого запрета, о котором его новорожденная душа знать не могла, но почему-то знала, он стал вынимать лежащие сверху предметы, чтобы рассмотреть то, что лежало в нижнем слое. Там лежали вещи, назначение которых Толику предстояло узнать через годы: фотоувеличитель, кюветы для промывки фотографий, круглые коробочки с просроченной давным-давно пленкой и пачки столь же негодной фотобумаги. На дне он нашел маленький кожаный футляр, в котором лежало лучшее из всех сокровищ: планочка, с одной стороны которой была рамка, с другой – круглое окошечко, в которое можно было смотреть. Он заглянул в него с осторожностью и увидел в этом окошечке свое окно, которое давно уже было рамкой для его наблюдений за жизнью, и теперь это окно оказалось тоже в рамке. Предмет этот назывался визир, но об этом он узнал много позднее. «Глядел-ка», – сказал про себя… Если бы он мог выразить словами то, что почувствовал, то сказал бы: жизнь обрела смысл, и смысл ее заключен в этой самой рамке.

Cпустя три дня, когда все предметы из ящика были досконально изучены и не хватало только объяснения, зачем нужны все эти чудеса, пришло объяснение: в боковом кармане ящика было нечто вроде подкладки или отделения, которое он не сразу заметил, а когда заметил и открыл, обнаружил там множество фотографий, наклеенных на плотный картон, и он догадался, что именно для изготовления фотографий и нужны все эти восхитительные предметы.

На каждой фотографии был изображен один или несколько человек, мужчины, женщины и дети в непривычной и невероятной одежде, даже и почти не люди, а существа неизвестной породы, вроде тех животных, что он видел в зоопарке, куда его мать однажды водила: слоны, или ящерицы, или обезьяны. Лица этих людей были серьезные, с выражением важности и достоинства, – что офицер с фуражкой, лежащей на специальной подставке, что девочка в белом платьице с выпученными глазами или старик с бородкой и тростью со своей степенной старухой в высокой плетенке волос на большой голове.

Какие-то подобные существа мелькали иногда в телевизоре у соседки, куда он заходил по вечерам вместе с мамой.

И он временно оторвался от железных, деревянных и пластмассовых вещей и стал раскладывать по полу эти фотографии рядами, веером или иным порядком – по размеру, по надписям снизу или на обороте…

Тайна заветного ящика отчасти разъяснилась, когда мама сказала мимоходом, что она служила еще до его рождения у старого одинокого фотографа, и этот ящик она привезла домой, а все остальные вещи успели разобрать его вредные соседи, как только узнали, что старик умер в больнице.

В сентябре Толя пошел в первый класс. К Новому году он занял лидирующее положение среди отстающих учеников. Так, в качестве последнего, он просидел на последней же парте пять лет, только один раз, в третьем классе, оставшись на второй год. Учителя его тянули, жалели и, в общем, хорошо к нему относились, поскольку он никогда не мешал на уроках и не причинял никаких педагогических беспокойств, кроме плохой успеваемости. Он отсутствовал…