Эли Люксембург - Десятый голод

Помню, мы пили чай, а эти двое сидели, прижавшись бессовестно тесно, тихо шептались и курили как очумелые. Мне было скучно, я понял, что им мешаю, что в тягость я им — у них от меня секреты. Ходил и трогал предметы в квартире, думал, как вечно она мне талдычит, что Дима совсем другой, совсем не угрюмый, что я совершенно его не знаю… А поздно ночью, уже в гостинице, впервые была беззаботна и весела, вся была вздернутая, сверкая мне нежными улыбками. А в постели, тесно ко мне прижавшись, сказала: «Ты прав, Каланчик, я все-таки сучка!»

Читаю им из пергамента, читаю много, чуть ли не все подряд. Мягкой, кошачьей походкой профессор ступает по комнате, оттягивая сухой зад, выворачивая длинные мускулистые ноги. Время от времени я поднимаю глаза и слежу за ним, давая доктору Ашеру нагнать меня с переводом.

Читаю про Аммиачную пещеру в горах Буттума, где на входе стоит дом с забитыми окнами и дверями, и поднимается пар, похожий на дым, а ночью — на пламя, и люди входят в пещеру, укрывшись мокрыми одеялами, чтобы заживо не сгореть. Читаю им про картуны Сымбата — огромные пещерные обиталища, где зимой тепло, а летом прохладно. Там можно жить сколько угодно — в скальных нишах картун водятся жирные голуби, а рядом, в речушке Васит, полно рыбы по имени буни, которую можно брать голыми руками, ибо буни ленива и неповоротлива, а уха из нее подобна пяти отварам из конины.

Профессор стоит все время ко мне спиной. Чем его мысли заняты, неизвестно. Похоже, он вовсе меня не слушает — комната набита приборами, на голубых экранчиках скачут электронные точки, движутся цилиндры и барабаны с дрожащими самописцами, выползают ленты из всевозможных отверстий. Профессор на все это смотрит, внимательно изучает, берет перфокарты в руки и что-то вычитывает из них.

— Жителям Тебриза неизвестно огородное пугало. Дети торчат там целыми днями под палящим солнцем, отгоняя птиц трещалками и свистульками. Шум здесь стоит адский! Здесь можно заработать в награду алмаз, если поставить на поле огородное чучело…

Снова поднимаю глаза: бешено скачут точки, кругом стрекочут приборы, к которым тянутся от меня провода. Это мой организм живет и пульсирует перед профессором, но чувств моих он не знает, нет… А впрочем, а почему бы и нет? Разве любой из этих приборов не может быть детектором лжи?

— В скалистых провалах Ибн-Митар царит непроницаемый мрак, холодное, могильное веяние. Тут возникают образы жутких дэвов и чудищ, и так страшно, что сразу впадаешь в панику и хочется бежать в ужасе. Мрак пустоты внезапно наполняется шорохом кожаных крыльев, рычанием диких зверей, стуком когтей и клыков…

— Стоп! — кричит внезапно профессор. — Стоп, мистер Калантар.

— Басэ! Басэ! — велит мне остановиться Джассус.

Профессор нервно теребит полы своей застиранной джинсовой куртки и произносит длинный монолог по-английски. Я слушаю его, откинувшись в кресле и заложив за затылок руки. Бог ты мой, а ведь учил этот самый английский в школе чуть ли не десять лет, сдавал в медресе экзамен Адаму Массуди, а толку-то что? Ни в зуб ногой! Потом отмечаю себе, как правильно, по-спортивному профессор сложен: все части его тела красивы и гармоничны. И Дима красиво был сложен, от этого никуда не деться… Ему я Москву простил! Ему, человеку с рыбьей кровью, я все простил, но ей ничего не прощу! Ей что, сопоставить вздумалось наши достоинства, мои и его?! По Диме она соскучилась, Диму слегка подзабыла, подвергая все наше дело неслыханной опасности!

— Профессор говорит, что в вашем пергаменте он не сомневается. Он убежден в том, что это уникальный в своем роде документ, каждая страна ислама отдаст за этот пергамент любые деньги! Он только хотел бы знать, в недрах какой страны вы видели фрески оньо? Это огромный бизнес… Он говорит, что открытие новых пещер — это всегда большой бизнес! Там сразу начинают строить мотели, гостиницы, заповедники, проводят туда дороги, печатают альбомы, буклеты — целая туристическая индустрия, короче.

Я начинаю что-то припоминать: фрески оньо — первобытные африканские картинки? О, в Москве же и видел, в той самой квартире на Кропоткинской… Ходил я по комнате, не зная, куда себя деть, когда они жарко шептались и прижимались, ходил и разглядывал картины на стенах. Они показались мне страшно знакомыми. Кроваво-красные закаты, бедуинские шатры, крытые звериными шкурами и пальмовыми ветвями, — я видел их в медресе, в ателье у шефа, и ужаснулся своему открытию: как попали они сюда? Чья эта квартира, если не шефа, «руки Москвы» в медресе Сам-Ани?

— Ну хорошо, дорогой Калантар, фрески вы эти не помните, к сожалению. А что же вы помните, что запечатлелось больше всего в вашей памяти?

Джассуса, как я понимаю, бизнес профессора и мой собственный бизнес не интересуют. Он хочет в принципе убедиться: шел я пещерами или нет? Кто я такой и за кого себя выдаю? Ибо час этой страшной истины настал, вот он, час моей истины, — был я там или нет?!

Я пожимаю плечами и неуверенно говорю, что помню вроде бы двуглавую красавицу в хрустальном кристалле.

— Очень сильное впечатление, доктор, незабываемое!

Но он раздражается, говорит, что это сейчас не существенно.

— Это вы будете каббалистам рассказывать из Института каббалы.

Опять пожимаю плечами: воля, мол, ваша… Пружина моих ассоциаций раскрутилась с самого начала совсем не в том направлении — это я понимаю. Я как бы в ином мире, занят разгадкой моего врага. Разгадкой предательства и обмана. Постигаю зловещую роль Хилала Дауда… Мне есть о чем думать, есть о чем содрогаться! Вон как скачут бешеные приборы и датчики — я всю трагедию свою вижу теперь как на ладони! А вот пещеры — свое спасение — нет! Не вижу и не помню, и гори ты синим пламенем, подозрительный Джассус, вместе с этим французом, пропади ты пропадом, граф Монте-Кристо! Все, точка…

— Профессор говорит, что много раз находил клады. В Каповой пещере он нашел в стеклянной бутыли четыре килограмма золотых монет! В Голубом гроте на острове Капри откопал мраморную статую времен первых римских императоров и хорошо заработал на ней. Он говорит, что несколько раз находил и пещерный жемчуг, исключительно ценный. Он образуется в каменных ванночках у основания ледяных толщ. Вы не встречали его?

Я понимаю, они меня подстегивают, пытаются разбудить во мне алчность. Этот профессор — бизнесмен от науки, ему не интересны полигоны и ядерные испытания, нет, это не биг босс из ФБР, ему нужна совсем другого рода информация. Вот посижу сейчас истуканом еще немного, и он предложит мне компаньонство в бизнесе. Он полагает, видать, что я набиваю себе цену? Вот посижу и услышу сейчас.

— Пещерный жемчуг, жемчужины? Видел, конечно же, видел! Даже сейчас эти жемчужные видения стоят у меня в глазах, повергая в трепет, — это души евреев, они идут на родину, помню, их очень много. Но их не надо искать в пещерах, они уже здесь, в Иерусалиме.