Хэрриет Эванс - Лето бабочек

Мама однажды сказала, что это у меня от отца. Она никогда не говорит о нем, поэтому я запомнила каждую мелкую деталь его жизни: как будто вымывала золото. В школе мне делали выговоры за то, что я поправляла учителя, и маму вызвали для беседы. Я подслушала, как она рассказывала миссис Полл, о чем с ней говорили в тот вечер.

– Она просто сказала миссис Казнз, что она неправа, что это Остен, а не Бронте. Оказывается, что она была права, но… О боже, то, как она это сделала, – я боюсь, она еще более импульсивна, чем ее отец.

Я спускалась по лестнице, а эти двое разговаривали в кухне за бокалом хереса. Я стояла за дверью и смотрела в щелку. Миссис Полл сидела за нашим кухонным столом, и я видела, как она осмотрелась, убеждаясь, что меня там нет.

– Что ты имеешь в виду под «импульсивная», дорогая? – спросила она своим нежным голосом.

– Я все думаю, как получше его описать, – сказала мама. – Он был чем-то вроде отщепенца. О, с отличным чутьем, с такой умной головой. Но с ним совершенно невозможно было иметь дело. Да. Отщепенец.

– Отщепенец? – миссис Полл, казалось, обрабатывала полученную информацию. – Понятно. Такое подходящее слово, правда?

Я знаю, что она имела в виду: это многое объясняет .

Хромая в своих ботинках к метро, когда на улицах уже зажглись фонари, я посмотрела вверх на бледно-голубое небо, затянутое белыми клочками пористых облаков. Холодало, и я дрожала: два года как я развелась, шесть месяцев как переехала обратно домой. Все эти месяцы, обычно в это время дня, я ощущала что-то вроде удовлетворения от выполненного дела. Еще один день почти закончился, можно сделать еще одну отметку в календаре. Хотя дело в том, что я не понимаю, зачем я делаю эти отметки или чему я веду обратный отсчет.

– Привет, мам! Та женщина сказала, что мой отец не погиб.

Веселенькая история, вы готовы? Папа жив!

Наш дом, тоненький и высокий, с черной оградой спереди и с длинными, выжженными солнцем окнами. Мои родители сначала поселились на цокольном этаже, до того как я родилась, и теперь, спустя тридцать лет, две смерти, одну большую удачу и вереницы лет, мы владеем целым домом, хотя забираться на верхний этаж пришлось долго. Мы вскарабкались сюда, как дикий плющ.

Ирония в том, что большую часть времени мы все еще проводим в цоколе. Там кухня, и там мы обычно собираемся вместе, не важно с кем. Раньше это были люди из женского колледжа Ислингтон, которые приносили маме суп и плакаты «Уходи, Мэри, уходи!» и выступали друг перед другом за крошечным шатким кухонным столом, проповедуя о зле патриархата. Потом это были я, мама, мой отчим Малк и наши либеральные соседи в восточных нарядах, те, что жили в Ислингтоне до того, как сюда переехали банкиры. После были мы с Себастьяном, моим внезапным мужем, двое влюбленных посреди легкого хаоса, но это было лучше, чем в его фамильном доме, на большой вилле Артс-энд-Крафтс на краю Хэмпстэд Хит, где не прекращался поток незваных гостей, которые заходили выпить или пообедать в воскресенье. Мама иногда была непредсказуема, но по крайней мере ты знаешь, что она не собирается накрывать на стол на двадцать человек – включая генерального директора Би-би-си, – когда тебе просто хочется поваляться на диване и посмотреть телевизор.

В нашей кухне тепло. Она темная, покрыта пробковой плиткой – на полу и на дверцах шкафчиков. Там мансардные окна, которые ведут в маленький сад, граничащий с каналом. Книжная полка у окна заполнена книгами в потрескавшихся и забрызганных едой обложках: Элизабет Дэвид, Клавдия Роден. Плакаты в стиле «де реджёр»: принты Элизабет Блаккадер, Бейб Рейнбоу – даже обложка «Нью Йоркера» со Стейнбергом, которую отец купил для мамы, чтобы она не скучала по дому.

В Ноэль-роуд всегда что-то есть: книги и журналы на лестнице, старые обрывки свинцового кабеля и ключи в банках, открытки с Крита, Сицилии, Гранады – из путешествий друзей, прикрепленные к батарее, смешные чистые носки в одиноких комочках в поисках пары. Мы все такие неряхи. Ну, мама точно. И я сейчас тоже, хотя раньше такой не была. А вот бедный Малк совсем не такой. Мамин беспорядок управляет нами. Даже мои университетские друзья, переехавшие в Лондон, заходили к нам и были в восторге от всего этого богемного хаоса. «Нина, твоя мама такая классная ». «Однажды у меня будет такая кухня».

Забавно, что мне никогда не нравилось в этой кухне. Я всегда пыталась выбраться с нижнего этажа, на верх дома, обратно к миссис Полл.

В тот вечер я скинула свои предательские ботинки и пошла вниз. Нужно стараться шуметь, иначе мама не услышит и испугается.

– Ой, – сказала я громко, как будто споткнулась о что-то на верхней ступеньке, ударившись пальцем. – Кто оставил тут кружку?

Мама печатала на своем ноутбуке за кухонным столом, но она подняла глаза, когда я вошла.

– Привет, малышка! Как дела?

– Привет, мам… Все нормально. – Я не решалась, я ужасная актриса. – Как прошел день?

– Неплохо. – Мама подтянула свои пушистые, медового цвета волосы, так что они встали торчком на затылке, как у утенка, и вперилась в экран поверх своих огромных очков в черепаховой оправе, которые она надевала, когда садилась писать. – Дай мне пару минут, хорошо? Почему бы тебе не поставить чайник?

– Ага. – Я понаблюдала за ней минуту, думая, как правильно сказать то, что я хотела. Лучше всего мама работает днем с четырех до восьми, что не очень здорово, если у тебя маленький ребенок, как я хорошо запомнила, когда годами пыталась привлечь ее внимание к моей «5+» по английскому, к моей вражде с Кейт Аллис, к оторванной пуговице на школьной рубашке, которую мне надо было пришить обратно.

Она живет за счет гонорара за свою самую известную книгу «Птицы мычат»: она написала еще две книги, но с момента выпуска последней, около десяти лет назад, она ничего больше не издавала. Она все время ездит по фестивалям и ходит в школы и библиотеки, но иначе она бы весь день сидела здесь и, возможно, писала бы. Она говорит, что почти закончила новую книгу, но она говорит это уже много лет: с тех пор как мы с Себастьяном поженились.

Я сделала чай, как можно медленнее. Она все еще печатала. Я взяла телефон, но там не было ничего интересного, только смс-сообщения. Я динозавр.

Что восьмидесятилетний пират сказал на свой день рождения?

«Да, дружище».

Это от Себастьяна, на той неделе.

Я немного посмотрела в окно и потом наконец решительно поставила чашку рядом с ней. Как и всегда в это время дня, та же мысль всплыла у меня в голове.

Тебе не надо писать в кухне. Наверху есть кабинет, которым ты никогда не пользуешься. Тогда я не буду тебя беспокоить.

– Мам? Чай готов.

– Еще секунду, детка.