Александр Бессонов - БеспринцЫпные чтения. ТАКСИчная книга

Мужчина молчит, украдкой рассматривает ее, невысокую, полную женщину с угрюмым лицом, сливающимся с болотным свитером крупной вязки и такого же цвета пуховиком. Только ярко-голубая шапка с болтающимся из стороны в сторону заячьим помпоном выбивается из образа. Потом произносит:

– Простите. Я вчера прилетел, с утра мать хоронил. Всю ночь не спал.

Тоня, пытаясь скрыть раздражение, бурчит:

– Пусть земля будет пухом.

– Спасибо, – холод заставляет его время от времени потирать побелевшие уши, смешно шмыгать носом.

– Что же вы без шапки? – Тоня снимает свою, пышные каштановые волосы рассыпаются по плечам. – Возьмите, я капюшон накину.

Мужчина упрямо мотает головой.

– Значит, не местный. Зовут-то вас как?

– Георгий Сергеевич. А вас? – спрашивает он скорее из вежливости.

В ее голове проносятся неясные воспоминания, в глазах вспыхивают синие язычки, Тоня в замешательстве:

– Георгий Сергеевич? Я же Тоня Пригода. Не помните меня? Из восьмого «А»? Еще дразнились в классе, Пригода – живи три года.

Мужчина замирает, пристальнее всматривается ей в лицо и восклицает:

– Тонечка? Ты изменилась. Прости, вырвалось. Впрочем, я тоже старый.

Тоня собирает пышные волосы в хвост, вновь распускает, горько смеется:

– Да. Тогда я была Тонечка – от слова «тонкая», а сейчас Тонька – от слова «тонна».

Георгий Сергеевич отворачивается, чтобы не выдать волнения, но все же, не утерпев, вновь бросает взгляд: все в ней изменилось, только глаза остаются прежними ярко-синими.

– Как поживаешь, Тонечка?

– Как, как? Хорошо! Муж, дочь. Зарабатываю неплохо. Раньше трамвай водила, пока депо не прикрыли, пришлось на такси пересесть. Но ничего, до пенсии осталось немного. Вы как? А вы были на Таити?

Она хохочет неожиданно звонко, он сдержанно улыбается.

– Да, помню, доводила меня этим вопросом. А я по распределению, первый год в школе.

– Ага, здорово злились. Еще когда говорила, какой же вы географ, если даже на Таити не бывали.

Теперь смеются оба, Георгий Сергеевич оживляется от воспоминаний, машет сжатым кулаком и говорит:

– Стукнуть тебя готов был.

– Еще краснели страшно. Особенно когда открытку новогоднюю на столе нашли. Я написала.

– Догадался. Там заяц был нарисован с синими глазами… как у тебя. Да, было дело… Я сейчас в Питере живу, в университете преподаю. Как отучился в аспирантуре, там и остался.

– Семья? Дети? – расспрашивает Тоня.

Георгий Сергеевич еще больше сутулится, ныряет в воротник по самые уши.

– Один. С мамой жил. Правда, она год назад сюда вернулась, к брату. На родине помереть хотела, все арыки вспоминала, карагачи. Как чувствовала, – он умолкает, потом добавляет: – Рад, что у тебя все хорошо.

Сердце Тони бешено колотится, все, что годами хранила в себе, выплескивается наружу:

– Да ничего хорошего. Замуж-то я выскочила сразу после восьмого класса. А что делать? Залетела. На вечеринке, Витька, я не хотела. Кричала, кусалась. Никто не помог. Сидели в соседней комнате, смеялись. Пять лет назад муж по пьянке в арык свалился, захлебнулся, утонул в воде по колено, смешно. И стала я Тоней от слова «тонуть». Сейчас одна, дочь в Саратове живет.

Раздается визг тормозов, яркий свет раскалывает темноту, выхватывая двоих на обочине.

– Эй, тетя Тоня, ты чего тут стоишь? – из такси высовывается молодой парень.

– Да заглохла. Базик, будь другом, довези человека до города и нашим скажи, что тут встряла.

– Тороплюсь. Из машины позвоню. Садись, отец, – соглашается Базик.

Георгий Сергеевич жмет руку Тоне и говорит:

– Тонечка, спасибо тебе!

– Да не за что!

Он все не отпускает ее руки, как будто хочет что-то сказать, но не решается, в глубине карих глаз появляется непонятный блеск. Вдруг Георгий Сергеевич притягивает Тоню к себе, неловко целует куда-то в уголок губ. Ее обдает жаром, все уходит: и промозглая зима, и гул машин – остается только глухой стук сердца в неестественной тишине.

Машина осторожно трогается, Тоня ускоряет шаг, бежит и неожиданно детским голоском кричит вслед:

– Все, что в открытке написано, – правда! Я любила вас, понимаете? Какой же вы глупый! Глупый учитель! – она поскальзывается и падает навзничь.

Такси вспыхивает красным маячком, быстро теряется в потоке машин, Георгий Сергеевич смотрит в окно и бормочет:

– Не мог же я со старшеклассницей. После аспирантуры приезжал, искал, а она замуж выскочила. Какая же глупая! Глупая девчонка!

И тут мохнатыми хлопьями валит снег, словно небо выворачивается наизнанку, падает и падает, прибивая смог, выбеливая черные узловатые ветки карагачей и фонарные столбы, обволакивая пуховым покровом лежащую на обледеневшей земле женщину. Ей тепло, она ловит снежинки ртом, прямо как в детстве, стеснительно улыбается, снова и снова вспоминая их первый поцелуй.

– Вы шепчете, – сказал мне таксист. – А молиться лучше про себя. Слова ваши дьявол слушает. А вот мысли…

И он указал на иконки. На настоящий иконостас в приборной панели; и над всем этим золотом и нами висели и раскачивались кресты, четки и что-то такое, чего я не понимал. Он и поехал сразу так, будто и не таксист вовсе: тихо, как-то совсем бесшумно и чуть склонив голову. Как на службе. Как на похороны.

Тогда-то я и стал молиться.

Хотя, нет, пока он не начал говорить, была еще одна деталь – в одном ряду с иконками, – безликий образок.

– Что это? – спросил я, когда больше не смог сочинить ни слова молитвы.

Таксист скосился на иконку без героя и продолжил вести машину.

– Вышел я, – начал он после очередного поворота, – лет семь назад. В тюрьме от Бога совсем отошел. И образок этот не знаю откуда появился. Только я его каждый день брал вот так, пальцами. – Таксист потер друг о друга большой и указательный пальцы, как будто речь шла о деньгах. – Возьму и натираю. К концу срока только в краях рельеф и остался. А кто там был на этом образке – кто ж его знает. Может, и не было никого.

Машина остановилась на светофоре.

– Но он теперь в одном ряду с… – спрашиваю; таксист кивает.

– Когда я вышел, – говорит и медленно перебирает четки, – не было у меня ни хера. Кое-как машину раздобыл. Бомбить начал. Крутился по городу, пока кто-нибудь не остановит. И один раз двух девиц подобрал. Далеко им надо было, в пригород. Сзади уселись.

Таксист закладывает поворот, и кресты с потолка тянутся к его макушке.

– Ночью их подобрал, – продолжает он. – Везу. Поглядываю на них. А лето было, на них одежды-то ни хера… Выехали из города. Тогда я еще с придурью был, вышел только… Были у меня, конечно, планы на тех девок. Каюсь. Не знаю, что бы сейчас с душой моей делалось, не случись тогда этого Шумахера! Думать страшно.