Евгений Водолазкин - Идти бестрепетно: между литературой и жизнью

В истории культуры у загадки было много разных функций, из которых одни приходили на смену другим. Загадки сопровождали культ, были тайным знанием или подтверждением мудрости. Недаром в Житии Петра и Февронии, тексте, в значительной степени ориентированном на фольклор, героиня говорит загадками. Кроме того, загадка поэтизировала быт, сопоставляя его с явлениями вселенского масштаба. Остраняя привычные вещи, она позволяла взглянуть на них новыми глазами. Отдельным важным ее качеством всегда была драматургичность, потому что загадка подразумевает диалог. Неслучайно важнейшие вещи, предназначенные для изучения, предлагались в вопросо-ответной форме – например, катехизис.

Функция загадки в современной культуре сведена преимущественно к развлечению и располагается этот жанр по большей части в детском сегменте фольклора. Здесь можно вспомнить примеры, давно уже ставшие классикой:

Город, где живет один мужчина и сотня женщин

Можно вспомнить загадки-перевертыши, предполагающие два варианта ответа – при этом в качестве правильного выбирается тот, который не совпадает с вариантом отвечающего:

Ходят ли на балконе?

Некоторые из этих текстов отражают довольно спорные орфографические и орфоэпические варианты:

Летела сорока, а за нею сорок

Щека турка обагрилась кровью

В моем детстве существовала и такая загадка. Задававший вопрос брался за пуговицу вопрошаемого и интересовался: «Слива или вишня?». Если ответом была «слива», вопрошавший объявлял, что «пуговица счастливая», и все кончалось благополучно. Если же выбор падал на «вишню», пуговицу безжалостно отрывали, объясняя, что «пуговица лишняя». Проводивший эту легкую экзекуцию чувствовал себя, вероятно, немного сфинксом. Наконец, относительно недавно мне пришлось услышать и совершенно недетскую загадку: «Днем кусает, ночью плавает» ( вставная челюсть ). Сразу не отгадаешь.

Есть, впрочем, загадки, в отгадывании которых не помогает ни сообразительность, ни уловки. Даже вопрос здесь способен поставить только посвященный – не говоря уже о том, чтобы дать ответ. Это область прорицаний. Во всех отношениях загадочный персонаж Китоврас удивляет Соломона тем, что плачет при виде свадьбы и смеется, глядя, как человек выбирает себе сапоги на семь лет. Загадочное поведение Китовраса немедленно находит свое объяснение. Оказывается, ему известно, что жених не проживет и тридцати дней, а выбиравший сапоги на семь лет не проживет и семи дней.

Так же загадочны действия юродивых, забрасывающих камнями дома людей благочестивых и гладящих стены домов людей неправедных. В первом случае бесы изгнаны вовне, именно их и забрасывает камнями юродивый. Во втором – из домов изгнаны ангелы, они сиротливо стоят у стен, и юродивый просит их не покидать грешников. Действия юродивого потому и являются загадкой, что опираются на те связи между предметами, о которых окружающие не подозревают. Абсурдность загадки в глазах обычного человека – это результат, так сказать, недостаточной его информированности. Когда, согласно «народному» Житию Василия Блаженного, святой удивляет Ивана Грозного тем, что выливает поднесенную ему чашу на землю, разница между Василием и Иваном состоит как раз в степени их знания и – способности к чудотворению. Царь не догадывается о том, что ровно в это время в Новгороде разгорелся пожар и что пролитой чашей блаженный огонь погасил.

Неожиданное, выглядящее порой абсурдным сопоставление явлений в загадках, более всего, как кажется, и интересует Шемякина. «Предлагаемый проект, – пишет художник в предваряющем издание буклете, – это обращение к уникальной способности русского народа балансировать между абсурдом и реальностью, и умение рождать в своем творчестве фантасмагорические образы и миры. При помощи рисунков проект наглядно раскрывает этот феномен, обыгрывая сюрреалистические моменты, которыми пестрят загадки».

В сущности, рисунки Шемякина закрепляют абсурд как основное значение сопоставляемой пары. Отгадка – бытие предмета, загадка – инобытие. Шемякин закрепляет инобытие в рисунке, как бы уравнивая его с бытием, а, может быть, и ставя его выше, в вопросо-ответной паре давая предпочтение вопросу. Потому что правильно поставленный вопрос в искусстве, пожалуй, важнее ответа.

В межвоенные годы дружили родители трех детей – Ральфа Вебера, Ханса Кляйна и Эрнестины Хоффманн. Они познакомились на Северном кладбище Мюнхена, где могилы их близких находились рядом. Посещая кладбище в дни поминовения, семьи, бывало, встречались. Иногда вместе возвращались домой через Английский сад, потому что все три семьи жили недалеко друг от друга на противоположном берегу реки Изар. Со временем они стали встречаться и помимо кладбища.

Гуляя в Английском саду, заходили в биргартен «Аумайстер», где взрослые пили пиво, а детям заказывался оранжад. Выпив оранжада, дети убегали играть. Они были одного возраста.

– За соседним столиком сидит писатель Томас Манн, – сказал однажды отец Эрнестины Хоффманн. Не увидев отклика у присутствующих, он добавил: – Его рассказ «Смерть в Венеции» начинается рядом с нашим Северным кладбищем.

Глаза говорившего были прищурены, а голос – тих и гнусав. Было понятно, что речь идет не о рядовом явлении. Три семьи украдкой смотрели на писателя. Они видели лишь его спину. Его руку, несущую сигару к пепельнице. Край скатерти трепетал на августовском ветру, и время от времени рука прижимала этот край к столу. С каждым порывом ветра ощущался тонкий сигарный аромат. Подошедший официант прихватил скатерть скрепой. Наблюдавшим за писателем было приятно, что Северное кладбище ценят не только они.

Между семьями установилась молчаливая договоренность, и теперь на кладбище они приходили в одно и то же время. Они мыли мраморные кресты, вырывали выросшую у могильного цоколя траву и сажали цветочную рассаду. Ральф подкрашивал металлические части памятников. Все знали, что еще с шести лет его посещает учитель рисования.

– Вы можете себе представить, что когда-нибудь на Северном кладбище будем лежать и мы? – спросил Ханс у Ральфа и Эрнестины, глядя, как мыльная вода затекает в трещины камня, как смоченная поверхность становится глянцевой и яркой, а часть, еще не тронутая тряпкой, выцветает на глазах.

– Нет, – ответил Ральф.

– А я могу, – сказала Эрнестина. – И поскольку мы близкие друзья, предлагаю каждому дать слово, что он будет похоронен здесь. Мы не должны расставаться ни при жизни, ни после смерти. Вы даете мне слово?