Нед Виззини - Это очень забавная история

Да ничего. Ничего я не умею.

Я встаю и иду на медсестринский пост.

– Я не смогу заснуть.

– Не сможешь заснуть? – спрашивает миниатюрная белоголовая старушка в очках.

– Нет, я точно знаю, что сегодня не смогу уснуть, – поясняю я, – и хочу что-то принять.

– У нас есть успокоительное «Ативан». Это укол, от которого ты расслабишься и уснешь.

– Давайте, – соглашаюсь я, и под присмотром Смитти, сидящего вблизи телефонов, мне делают укол маленькой иголкой, притороченной к чему-то вроде заколки-бабочки, закрепленной на моей руке. Желтая жидкость перетекает в руку, и я даже не успеваю встать со стула, как меня торкает, и я, спотыкаясь, бреду в комнату. Похоже, это лекарство мощно расслабляет мускулатуру, и я валюсь на кровать, не чувствуя ни рук, ни ног; последнее, что всплывает у меня в голове перед сном:

Ну, зашибись, солдат, теперь ты не только в депрессии, но и попал в госпиталь и подсел на наркоту. И все знают.

Я просыпаюсь, оттого что парень в синей больничной униформе хочет взять у меня кровь. Забавный такой способ просыпаться. Свет еще только прокрадывается через жалюзи, а он уже вкатывает свою тележку в комнату (как они тут любят все возить на тележках).

– Мне надо взять у тебя кровь. Распоряжение снизу.

– Э… ладно.

Я такой квелый, что без всяких вопросов подставляю руку. Медбрат филигранно вытягивает у меня немного крови из среднего пальца, так что даже точечки не видно, и укатывается обратно, Муктаду не будит. А может, тот и не спит, а лежит, ушибленный жизнью, – кто его знает. Я хочу еще немного поспать, но как-то уже не спится, если в тебе поковырялись. Вылезаю из кровати и иду принимать душ, захватив больничное полотенце и принесенный из дома шампунь. Гель для душа выдавливаю из диспенсера в стене. Под струями душа приятно, они обжигают и бодрят, но я преодолеваю свою привычку зависать без дела в ванной и выхожу. Мокрое полотенце несу обратно на медсестринский пост. Смитти там уже нет, а вместо него какой-то здоровяк по имени Гарольд. На мой вопрос, куда бросить полотенце, Гарольд указывает на высокий квадратный ящик, который я уже точно видел возле столовой (а Хамбл и Бобби бросали туда яблочные огрызки и банановую кожуру).

– Эй, дружище, ты уже на ногах! – подскакивает ко мне Армелио. – Как спалось?

– Да не очень. Пришлось сделать укол.

– Это ничего, дружище: все мы тут время от времени не обходимся без укола.

– Хех! – прорезается моя первая за день улыбка. Армелио раскупоривает свою.

– А теперь всем пора вставать и делать замеры, – говорит он и, направляясь дальше по коридору, уже орет во весь голос: – Так, все на замеры! Пора делать замеры!

И вот из своих комнат выползают мои сонные душевнобольные сотоварищи (нет, погодите, вообще-то, нас надо называть «пациенты стационарного психиатрического отделения») и, на ходу протирая глаза, тянутся унылым караваном, страдая так, будто идут на работу и жаждут выпить первую чашку кофе. Удивительно, но я как-то умудряюсь встать первым, и вот мне уже измерили давление и пульс: 120 на 80 – не к чему придраться, по-прежнему образец здоровья.

– Крэйг! – окликает меня детина Гарольд, когда я отхожу от поста.

– Что такое?

– Ты не заполнил листок с едой.

– А что это такое?

– Ты должен ежедневно отмечать вот на такой штуке, что из еды тебе хочется.

Он держит в руках что-то вроде широкой бумажной салфетки под приборы, на которой под заголовками «Завтрак», «Обед», «Ужин» тянутся три столбца с едой.

– Тебе должны были это дать вместе с остальными документами, когда ты поступил.

Я киваю. Это именно тот листок, который я оставил без внимания.

– Я это… не заполнил…

– Ничего страшного, но, если ты не будешь отмечать, что ты хочешь, тебе будут давать еду на выбор персонала. Так что заполни-ка вот на сегодня обед и ужин, а на завтрак получишь омлет с какой-то из начинок.

Я облокачиваюсь о стол и принимаюсь за изучение представленного меню: бутерброд, рыбные палочки в панировке, зеленая стручковая фасоль, фаршированные рулетики из индейки, свежие фрукты, пудинг, овсянка, апельсиновый сок, молоко 120 мл, молоко 240 мл, молоко 2 % жирности, обезжиренное молоко, чай, кофе, какао, гороховый суп-пюре, овощной суп, фруктовый салат, рассольный сыр, бублик, сыр для намазывания, сливочное масло, джем… Куча продуктов, подвергнутых нехилой такой предварительной обработке. У меня прямо глаза разбегаются – с этой едой никаких проблем не будет.

– Обведи, что ты хочешь, – объясняет Гарольд, и я так и делаю.

– Если хочешь две порции, то поставь рядом цифру два.

Я начинаю проставлять двойки.

Вот бы всегда в мире было так: просыпаешься, отмечаешь, что хочешь съесть, а потом тебе это приносят. Но вроде так оно и есть, просто за еду обычно платишь. А может, я хочу жить при коммунизме? Но нет, дело тут далеко не в коммунизме – я хочу, чтобы все было легко и просто и чтобы никакого давления. Того, что я хочу, не бывает ни при каком режиме – так бывает, только когда ты маленький и в садике. Я хочу в садик.

– После завтрака заполни такую же на завтра, – говорит Гарольд и забирает меню.

В столовую привозят омлеты, и тут у меня возникает прямо-таки научный вопрос: можно ли объяснить нехватку сыра в них подозрительными дырами?

– Ну вот и твой первый омлет, – говорит Бобби. Сегодня я сел с ним, а не с Хамблом. Джонни садится напротив.

– Выглядит просто отвратно, – тычу я вилкой в омлет.

– Это у нас вроде обряда посвящения, – медленно, растягивая слова и без какого-либо акцента говорит Джонни, – все должны отведать омлета.

– Вот теперь ты точно с нами, – подтверждает Бобби.

– Ха! – восклицает Джонни.

– Как ночь прошла? – пытаюсь я съехать с темы.

– Мне что-то неспокойно, ой как неспокойно, – говорит Бобби.

– А почему?

– Да у меня завтра это, комиссия для дома-интерната.

– Для чего?

– Ха! – выдыхает свое «ха» Джонни. – Там живут такие, как мы.

– Ну да, там примерно так же, как тут, но надо иметь работу, – поясняет Бобби. – Вход и выход там свободный, а не как тут, по разрешению, но надо доказать, что ты ходишь на работу, и возвращаться к семи вечера.

– Что? Мы можем выходить?

– Ага, если пролежишь пять дней, то можешь попросить разрешение на выход.

– Да через пять дней я постараюсь выйти насовсем.

– Ха! – не унимается Джонни. – Удачи.

Я приступаю к апельсину, который в сто раз съедобнее омлета.

– И почему ты нервничаешь из-за этой комиссии? – спрашиваю я у Бобби.

– Я не нервничаю, а тревожусь – это разные вещи. Нервничать – уже медицинская проблема.

– Тогда почему ты тревожишься? Тебя же точно примут.