Илья Ильф - Полное собрание сочинений в одном томе

– А-а-а!

– Только он выпустил первую книжку, как стали его спрашивать:

– Вы марксист?

– Нет.

– Кто же вы такой?

– Я эклектик.

Уже так было и хотели записать. Но тут раздались трезвые голоса:

– За что губите человека?

Ну, снова стали спрашивать:

– Значит, вы эклектик?

– Эклектик я.

– И вы считаете, что эклектизм – это хорошо?

– Да уж что хорошего!

Тогда записали: «Эклектик, но к эклектизму относится отрицательно».

– Это все-таки прошлые времена. Теперь, в свете решений…

– А про Зощенко все еще ничего не пишут. Как раньше не писали, так и сейчас. Как будто и вовсе его на свете нет.

– Да. И знаете, – похоже на то, что этот ленинградский автор уже немножко стыдится своего замечательного таланта. Он даже обижается, когда ему говорят, что он опять написал смешное. Ему теперь надо говорить так: «Вы, Михаил Михайлович, по своему трагическому дарованию просто Великий Инквизитор». Только тут он слегка отходит, и на его узких губах появляется осмысленно-интеллигентная улыбка. Приучили человека к тому, что юмор – жанр низкий, недостойный великой русской литературы. А разве он Великий Инквизитор? Писатель он, а не инквизитор…

Такие и еще другие разговоры ведутся в литературном трамвае. Кто-то упрямо сидит, делая вид, что любуется асфальтированной мостовой, а сам только и думает о том, как бы не уступить место женщине с ребенком (лобовой перенос понятия – здесь, конечно, имеется в виду писательница, робко держащая на руках свое первое произведение).

Кто-то роется в своем кармане, выгребая оттуда вместе с крошками хлеба завалявшиеся запятые. Кто-то в свете решений требует к себе неслыханного внимания. О ком-то, конечно, опять забыли.

Жара.

Но хорошо, что трамвай движется, что идет обмен впечатлениями и что походная трамвайная дифференциация, с обычной для нас перебранкой и толкотней, готова перейти в большой и нужный спор о методах ведения советского литературного хозяйства.

Все говорили, что это мистика.

И что же это, в самом деле? Стоит квартира о трех комнатах со всеми удобствами (как пишется в объявлениях; «Ц. о. 19 19 Здесь: центральное паровое отопление. , солн. стор., 2-й эт., возможен вариант»), и никто ее не занимает. И не стремится занять. Голая мистика! Не что иное!

Может, квартира недостаточно роскошная?

Да нет же, повторяем: «Ц. о., все уд., изол., собств. тел.»

Может быть, из окон открывается непривлекательный вид, например, голая стена или выжженная солнцем пустыня? Нет! И вид хорош. Окна на Петровку. Потоки автобусов, потоки пешеходов, воздушные потоки, наконец.

Может быть, квартира запечатана, может быть, из-за нее идет судебный процесс и закон в задумчивости: кому бы ее присудить – отдельному лицу или какой-нибудь организации?

И это не то. Просто пустует квартира и, удивительное дело, никто не рискует туда въехать. По московским квартирным условиям событие, конечно, мистическое, что бы там Главлит ни говорил.

А если кто и въезжал, то больше двух дней в квартире не удерживался, живо сматывался на периферию и долго еще отдыхал где-нибудь на птицезаготовках, с дрожью вспоминая о страшной квартире.

Нужно прямо сказать, в квартире, на 42 метрах полезной площади обитало привидение.

Мы знаем, со стороны как организаций, так и отдельных лиц поступят звуки протеста. Откуда привидение? Не подло ли пичкать потребителя изящной словесности такими баснями?

Но вы спросите дворника того дома. Дворник все знает и всему свидетель. Вся история пошла от дворника.

– Въехал тут один. Не обрадовался. В первую же ночь с него привидение толстовку сорвало. Жилец – в домоуправление. Просит принять меры против такого хулиганства. А какие могут быть меры? Нет мер насчет привидения! Что там во вторую ночь вышло, не знаю, только наутро смельчак выбыл отдыхать в неизвестном направлении. Даже фикус любимый бросил. Сейчас фикус в домовом клубе стоит, согласно постановлению соцбыткомиссии. А квартира опять пустая.

Особенно любил дворник рассказывать про какого-то отчаянного жильца, который польстился на кубатуру.

– С такими удобствами, говорит, можно потерпеть. Еще, говорит, неизвестно, что ужаснее – призрак или вредные соседи. На худой конец подружусь, говорит, с этим внематериальным телом, постараюсь найти ним общий язык, модус, говорит, вивенди. Был там модус или не было, однако ж, чуть стемнело, подошло к нему привидение и стало его членские книжки читать. Восемнадцать книжек. Всю ночь шуршало книжками и хохотало. Что оно там нашло смешного – неизвестно. В общем, приходит жилец в домоуправление и тихо умоляет: «У меня, говорит, небольшой нервный шок случился, так что покорнейше прошу выписать меня из домовой книги. Теперь, говорит, мне всю жизнь надо лечиться электризацией и слабыми токами». Вот тебе и вивенди!

Прав был дворник или неправ, но в квартире, действительно, никто не мог удержаться. Мешали потусторонние силы. Но все же этому безобразному явлению был положен конец.

Появился новый кандидат на квартиру – некто Борджиев. На него дворник даже смотреть не хотел.

– Этот и до рассвета не продержится. И не таких привидение обламывало.

Дворник до сих пор неспокоен, когда вспоминает про Борджиева.

– Такой с виду отрицательный тип, а смотрите, что наделал. Главное, мягкой мебели у него было много, всяких пуфиков и козеток. Целый день возил. Вот дурак, думаю, завтра же все назад повезет. Утром – жду. Нет, не везет. И еще сам стоит в окне, прихорашивается, Подтяжки подстегивает. «Как, спрашиваю, спали? Не собираетесь ли куда на периферию отдохнуть?» Отвечает, что спал, спасибо, хорошо. «Явлений, спрашиваю, никаких не было?» Не, говорит, спасибо, не наблюдалось.

В этом месте дворник обязательно начинает волноваться.

– И чем взял, главное! Мягкой мебелью!

Потом все стало известно. Борджиев впоследствии похвалялся на общем собрании членов жакта. От меня, говорит, не то что призраки, от меня вся семья ушла. Я хоть кого могу выжить.

Выяснилось, что едва привидение присело на пуфик, чтобы начать свои хамские манипуляции, как вдруг что-то его укусило. Так укусило, что привидение чуть не заплакало. Так, во всяком случае, уверял дворник.

– В общем, дело известное – клопы! Терзали они привидение всю ночь. А Борджиев спит, сны смотрит, человек привычный, не призрак какой-нибудь.

По сообщению дворника, вторая ночь для привидения была решающей. События приняли такой стремительный характер, что привидение выскочило на площадку и стало биться в соседские двери, вымаливая скипидар. Ему еще в прежней, материальной жизни говорили, что скипидар помогает.

И такое оно стало жалкое, что никто его не испугался, даже приняли его за нищего и бессердечно отказали.