Илья Ильф - Полное собрание сочинений в одном томе

Авторы на глазах превращались в труху.

Уже почти готов был высококачественный репертуар для деревни, как вдруг они остолбенело уставились друг на друга и, не сговариваясь, изорвали в клочки бронь-куплеты. Потом, также не уславливаясь, потянулись к змей-искусительному плану и снова стали в него вчитываться.

Нет! Все верно. Официальное учреждение в документе, напечатанном на папиросной бумаге, предлагало срочно изготовить халтуру, ибо что же другое можно написать в штурмовой срок на тему: «Годовой производственный план. Производственные совещания между колхозами, реальный документ борьбы за урожай, севооборот и расстановка рабочей силы».

Решительно можно сказать, что на этом месте письмо теряет значение интимной черты из быта авторов. Оно делается гораздо серьезнее. Это сигнал бедствия в литературе.

По всему городу бродят старушки с разносными книгами. Они взбираются на этажи и с полупоклонами вручают литераторам ведомственные циркуляры, долженствующие вызвать расцвет отечественного искусства.

Кто может поручиться, что не сидит уже за колеблющимися фанерными стенками своего кабинета какой-нибудь чемпион – администратор среднего веса и не сочиняет гадкий меморандум:

«Писатель, стоп! Комсомол ждет высококачественного репертуара. Штурмуй молодежную тематику! Срок сдачи материала двадцать четыре часа.

План.

1. За многомиллионный комсомол (балет).

2. Вопросы членства и уплата взносов (опера).

3. Освоение культнаследства прошлого (куплеты).

4. Организационная схема взаимоотношений обкомов ВЛКСМ с райкомами ВЛКСМ (скетч на десять минут)».

И куплет, в котором организованный Лешка усвоил наследие, а недопереварившийся в котле Мотька такового недоусвоил, будет изготовлен в аварийном порядке не в двадцать четыре часа, а в три минуты, потому что этим путем халтура легализуется, поощряется и даже пламенно приветствуется.

И плетутся по городу старушки, кряхтя, поднимаются они на этажи, двери перед ними распахнуты, уже готовы перья и пишущие машинки, и чадные ведомственные розы расцветают в садах советской литературы.

Вот и опять нельзя было достать билет. Опять надо было с удивительными интонациями в голосе вымаливать себе место на трибуне («ну хоть на круглой»), канючить, ныть, в чем-то клясться, уверять даже, что посещение футбольных состязаний строжайше предписано врачом (новые идеи в медицине).

Эти прискорбные факты, конечно, сигнализируют о том, что стадион тесен. Впрочем, тут сигнализируй не сигнализируй, ничего, кажется, не поможет. Построишь стадион на 120 000 человек, захочет прийти полмиллиона, построишь на полмиллиона – пришлют свои заявки 6 миллионов организованных зрителей и биллиончик неорганизованных.

А ведь еще в 1910 году на международный футбольный матч приходило только человек 300. Но даже из них сидело не больше двадцати. Не хватало места.

Так что историю футбола можно начать торжественной фразой: «Стадиона никогда не хватало и не будет хватать».

В силу этого в день матча с турками 24 24 Матч Москва – Турция состоялся 18 июля и закончился победой Москвы – 7:2. Вечером турки взяли реванш в борьбе – 7:0. тысячи несчастных скитались под стенами «Динамо». С жалкими улыбками прислушивались они к разнообразным крикам, доносившимся с поля.

О, игра была очень интересна.

Интерес этот подогревался еще радиосообщением о том, что к окончанию матча будет подано 180 вагонов трамвая.

И пока благородные, чистые душой болельщики рукоплескали турецкому центрфорварду Вахобу, дославшему в московские ворота точный и мертвый мяч, пока они окали языками и комментировали это событие на все лады, мерзкие пижоны (бывают такие чудаки на стадионах) беззвучно шевелили губами, деля число зрителей на число трамваев, умножая число мест в одном трамвае на число самих вагонов и вообще самым пошлым образом предаваясь панической ерунде.

От их помраченных заботою взоров скрылось множество деталей, придающих очарование игре. Они не заметили, что в повадках Вахоба виден был всеобщий любимец и баловень. Иногда, недовольный действиями коллеги по нападению, [он] разводил руками, что во всем футбольном мире позволяют себе только избранные игроки.

Турки целовали Вахоба, когда он дал мяч в самый уголок ворот Москвы. И он направился на середину поля развинченной походочкой с легкой, деланной хромотой, что тоже разрешают себе лишь знаменитые футболисты.

Мяч прилипал к его бутсам. Его держали, ему не давали играть. Но если уж Вахоб получал мяч, то вводил его в ворота с такой точностью, как великий хирург вводит свой целительный нож в брюхо больного. Защищаться бесполезно.

По игре он напоминал молодого Злочевского. Тот, кто жил в Одессе, помнит молодого Злочевского. Игра развивалась с перевесом Москвы, и несколько успокоенные болельщики начали лицемерить. Теперь они говорили, что ничего на свете так не желают, как выигрыша турок. А в душе делалось черт знает что, свирепствовал какой-то физкульт-шовинизм, если это выражение подходит. Хотелось им того, что бывает только во сне. Счет 50:0 в пользу Москвы.

Куда только не заводят болельщика его больные грезы.

В прошедшей игре поистине запечатлен был оптимизм московской команды. Заслуживает величайшего уважения ее непоколебимое упорство, ее желание победить.

И это чувство было таким сильным, что захватило даже бездушных пижонов. Они внезапно забыли про любимые свои транспортные средства (трамвай, автобус и др.) и, холодея от счастья, смотрели на чудеса зеленого поля.

Товарищ Сундучанский ожидал прибавления семейства. В последние решающие дни он путался между столами сослуживцев и расслабленным голосом бормотал:

– Мальчик или девочка? Вот что меня интересует, Марья Васильевна! Если будет девочка, как назвать?

Марью Васильевну вопрос о продлении славного рода Сундучанских почти не интересовал.

– Назовите Клотильдой, – хмуро отвечала она, – или как хотите. По общественным делам я принимаю только после занятий.

– А если мальчик? – допытывал Сундучанский.

– Извините, я занята, – говорила Марья Васильевна, – у меня ударное задание.

– Если мальчик, – советовал товарищ Отверстиев, – назовите в мою честь – Колей… И не путайся здесь под ногами, не до тебя. Мне срочно нужно вырешить вопросы тары.

Однажды Сундучаиский прибежал на службу, тяжело дыша.

– А если двойня, тогда как назвать? – крикнул он на весь отдел.

Служащие застонали.

– О черт! Пристал! Называй как хочешь! Ну, Давид и Голиаф.

– Или Брокгауз и Ефрон. Отличные имена.

Насчет Брокгауза сказал Отверстиев. Он был остряк.