Денис Драгунский - Дочь любимой женщины [сборник]

– Ого, – сказал Витя. – Старинная?

– А то!.. Памятник барско-дворянского быта прошлого столетия.

– Наследство?

– Откуда! – опять засмеялся Саша. – Мы не фон-бароны. Мы бедные трудовые немцы-колонисты… В антикварном купил.

– Дорого, небось?

– Не дороже твоей шикарной камеры! – вдруг зло сказал Саша.

– Щелкни нас! – сказала Аля и встала рядом с Сашей. Он положил руку ей на плечо.

Витя не хотел его фотографировать, но Аля сказала: «Щелкни нас!» – в этом была особая лихость и наглость – то, что она… Тем более что он уже понял, уверен был, что этот Саша не случайно здесь очутился.

– Улыбаемся! – сказал Витя.

Потом, конечно, Аля попросила Сашу щелкнуть их с Витей. А потом какую-то проходящую девицу – щелкнуть их втроем. Девица оказалась американкой.

– Oh, please, just press the button! – сказала Аля. – Oh, many, many thanks!

Фото, где он обнимал Алю, не получилось, – вспомнил Виктор Петрович.

Возможно, Саша Гнайфер нарочно дернул камеру. Ну, неважно. Да и не надо. Но два вполне качественных снимка – были.

– Главное – не пороть горячку, – повторил в уме Виктор Петрович. – А также не подходить к мобильнику и к простому телефону. По вечерам не зажигать свет в комнатах. Не забыть опустить жалюзи в спальне, потому что мало ли что – зажечь ночник, попить воды, сходить в сортир. Хотя вряд ли она будет сидеть во дворе всю ночь и глядеть на мои окна – да и сумеет ли она вычислить, которые окна тут мои… Конечно, можно устроить смешнее. Нанять на недельку охрану, а самому уехать на дачу. Нет, слишком жестоко. Девочка не заслужила такого. Ага! А тырить чужие ключи от квартиры? И от сейфа? Нет, все равно. Охрана, потом милиция – это чересчур. Все-таки дочь любимой женщины. Когда-то любимой. Но все равно! И вообще…

Виктор Петрович чуть было не подумал: «родная кровь», но вовремя осекся.

У него ни в чем не было твердой уверенности.

Ни в том, что Аля родила дочку именно от этого человека, от Саши Гнайфера.

Ни в том, что Ниночка Гнайфер родила Сашу именно от его дедушки, от академика Измаила Васильевича Максимова. Хотя Ниночка, по семейной легенде, ездила к дедушке предъявлять ребенка.

«Хотя дедушка, конечно, ничего не забыл, и даже оставил побочному сыну некоторое наследство, но об этом потом, потом, потом…» – думал Виктор Петрович, расхаживая по квартире.

Хотелось найти следы этой Лены.

Осматривал дом. Казалось, что на полировке книжного шкафа остались отпечатки ее пальцев.

Нашел простыню, на которой она спала – под пледом в гостиной, – даже странно, что не заметил. Значит, она залезала в шкаф. Полотенца были нетронуты. Но гель для душа стоял на уголке ванны – она не поставила его на место, на полочку. Он представил себе, как она утром приняла душ и голая ходила по квартире, чтобы обсохнуть.

Засмеялся сам над собой.

Взял с дивана подушку, понюхал ее еще раз – черт, какие у нее славные духи! – и пошел в кабинет, чтоб положить ее на место.

Он два дня валялся на диване, читал, перебирал старые бумаги, слушая, как заливается телефон – оба телефона: домашний и мобильный.

На третий вечер он услышал ключ в замке.

Он лежал на диване в кабинете без света. Она вошла, зажгла свет в прихожей – он увидел отблеск. Зачем-то шепотом сказала: «Эй!» Открыла дверь. У нее в руках была сумка. Увидела, как он лежит, свесив руку – прямо как Юлий Цезарь у Светония: «dependente brachio». Заорала: «Ой!» Окаменела. Вздрогнула. Шагнула назад.

– Я живой, – сказал Виктор Петрович. – Зажгите свет.

– Зажгите свет, – сказал Виктор Петрович. – Я живой.

– Ну да, – сказала она. – Извините.

– Пожалуйста. Вы закрыли дверь, кстати? Или просто захлопнули?..

– Просто захлопнула.

– Хорошо. Вернее, ничего хорошего. Вы взяли ключи от чужой квартиры без спроса, это само по себе как-то фу! – он поморщился.

Лена ойкнула еще раз.

– Ну хватит визжать, – сказал он, не вставая с дивана, а, наоборот, устраиваясь поудобнее, скрестив руки под затылком и положа ногу на ногу. «Так лежал на диване папа, – вдруг вспомнил он. – А дедушка, наоборот, не любил валяться среди дня».

– Я не визжала, – возразила Лена с неожиданным и странным упрямством. – Так, слегка вскрикнула. А вы как думали? Вхожу в комнату, а тут лежите вы, прямо как Юлий Цезарь…

– Что? – Виктор Петрович вскочил и сел, спустив ноги на пол. – Как кто?

Ведь он полминуты назад сам о себе вот так подумал: лежу, как убитый Цезарь в биографии Светония: dependente brachio … Он немного испугался.

– Как убитый Юлий Цезарь, – объяснила Лена. – На носилках, со свисающей рукой. Я у вас тут в книге прочитала, вот.

Она подошла к шкафу, открыла дверцу, достала серо-зеленый том Светония, нашла нужное место – бумажкой заложила, фантиком от жвачки, он увидел – и, нахмурив брови, низким голосом продекламировала: « Все разбежались; бездыханный, он остался лежать, пока трое рабов, взвалив его на носилки, со свисающей рукою, не отнесли его домой ». Поставила книгу на место.

– Всё прочитала? – спросил Виктор Петрович. – Извините, прочитали…

– Ничего, – сказала Лена. – Можно на «ты». Если бы вы очень постарались, сделали бы ребеночка в шестнадцать лет, и он тоже, в свою очередь, – у вас была бы такая внучка… Ладно, это я так, прикалываюсь. Нет, не всё прочитала. Начала первую главу, а потом заглянула в конец. А вы, наверное, читали в подлиннике? Вы знаете латынь? Я тут у вас нашла книжки на латыни.

– Знаю.

– Научите меня!

– Зачем?

– Так. Хочется. Иногда. Очень.

– Почему? – удивился Виктор Петрович.

Лена отвернулась, подошла к окну и вдруг заговорила громко и отчаянно:

– Я гляжу в окно. Люди ходят. Они все теплые и мягкие. А потом они все… Они станут холодные и твердые, их положат в длинные коробочки. Деревянные или из прессованного картона. А потом сожгут или закопают. И поэтому я не знаю, что мне делать. Вот что с этим делать? Иногда мне хочется наслаждаться. Иногда мне хочется трахаться (она обернулась и повторила это слово еще раз, но совсем уже в неприличном виде). Мне хочется трахаться до изнеможения, до обморока, исходить наслаждением, дрожать и помирать. Чтобы забыть, что будет потом. Потому что потом я умру по-настоящему. Поэтому я тогда начала вас соблазнять.

А еще мне хочется прочесть десять тысяч книг. Или даже больше. Читать с карандашом. Ставить закладки. Делать пометки и выписки.

Хочу написать десять книг. Сделать научное открытие!

Хочу стать святой. Монашкой. Делать добро. Раздавать добро горстями! Ногтями располосовать себе ляжки и жопу и кормить голодных людей своим мясом.

Хочу пойти на войну. Лететь на самолете на бреющем полете и стрелять по врагам. Чтоб они корежились, и падали, и горели! А я бы кричала: «Ура! Огонь!»