Марат Валеев - Лекарство для тещи

— А если не произойдет?

— Тем более не заметим! Ну, одевайся! А я пока такси вызову…

Знатный тунгусский промысловик Агриппин Култыгир с утра выпил чаю, надел свою теплую меховую парку, взял ружье, встал на лыжи и почесал в тайгу.

Еще с лета он заприметил баскую берложину под раскидистой лиственницей у говорливого ручья Суриннакан. Здесь жил одинокий старый медведь Амикан-батюшка. Раньше он шарашился себе по тайге, промышляя крупной сохатой и мелкой рогатой дичью. Но заболел пародонтозом и растерял по тайге все свои зубы.

И с тех пор стал озоровать. То лабаз у кого разлабазит, то подкараулит бабу какую под кустом и того… ягоды иль грибы отнимет. Кушать-то хоца! А однажды Амикан обидел и самого Агриппина Култыгира. Тот шел вечерком после получки из леспромхозовской лавки, нес домой жене бисер для вышивания, внучатам пряников, себе минеральной воды и так кое-что из макарон.

Эта старая сволочь Амикан вышел из-за угла, громко сказал Агриппину в ухо: «У-у-х!», чем очень удивил, забрал из его ослабших рук пакеты с покупками, да и был таков.

«Ну, Амикан-батюшка, погоди — зима придет, я тебя тоже удивлю, однако!» — поклялся себе тогда Агриппин Култыгир, пересчитал остатки получки и снова пошел в магазин, на этот раз за водкой. Потому как имел право.

И вот он, громко шурша лыжами и стуча прикладом ружья о закоптелый чайник, размашисто и уверенно скользил по снежному покрову к запримеченной еще с лета берлоге, злорадно мечтая, как он снимет шкуру с этого старого разбойника.

А снега навалило нонче — страсть! Обе лайки Агриппина устали карабкаться за ним по сугробам, плюнули да ушли домой. Остался наш промысловик один, закружал, заплутал да и вдруг резко куда-то провалился.

Очнулся Култыгир от того, что кто-то, радостно сопя, разделывает его. Волосы дыбом встали у промысловика: все, думает, кирдык ему пришел. А это Амикан, который и так плохо спал из-за холода в своей худой, давно не ремонтированной берлоге, проснулся, когда заплутавший охотник свалился ему на голову.

Пощупал удивленный косолапый тепло одетого, но слегка подмоченного промысловика, довольно заурчал и тут же приступил к делу. Содрал с незваного гостя парку, стащил с него шапку да бокари. Ободрал, короче, как липку, поставил на порог берлоги да как даст ему пенделя!

Оставшийся в одних теплых подштанниках китайской системы «Дружба» и самовязаных носках, промысловик Култыгир и опомниться не успел, как, прочертив в воздухе большую дугу, приземлился далеко от берлоги и задал такого стрекача, что уже через пять минут сидел у себя в чуме, пил чай и вдохновенно травил чумочадцам очередную охотничью байку.

А Амикан-батюшка… А что Амикан-батюшка? Он нацепил бокари на задние лапы (передние, как вы знаете, нужны ему для сосания), завернулся в парку, натянул себе на лысеющую бошку шапку-ушанку, согрелся, и снова захрапел. И снилось Амикану, что у него заново отросли зубы и на него заинтересованно поглядывает моложавая и недавно овдовевшая медведица Сынгоик из соседней берлоги, на той стороне говорливого ручья Суриннакан.

«Посватаюсь по весне, однако!» — счастливо думал Амикан.

«Нет, больше я на охоту не пойду, ну ее! — ворочался без сна у себя в чуме на старой оленьей шкуре некогда знатный, но теперь обмишулившийся промысловик Агриппин Култыгир. — А пойду-ка я лучше на пенсию. Вот, однако!»

На том оба и порешили…

…Да заснешь ты, наконец? А, сказку хочешь! Да я уж тебе все их пересказал! Ладно, сам попробую сочинить. Ну вот, значит, берет Герасим персидскую княжну и бросает ее за борт. А та и вынырнула обратно, с Мумой в руках, утопленной Герасимом давеча. А в зубах у Мумы — Золотая Рыбка.

Вытянул их в лодку Герасим, сидит, крестится. На ту беду мимо Емеля проезжал на своей печи.

— Эй! — кричит. — Герасим! Ты чего там словил?

А к Герасиму от великого изумления ненадолго вернулся дар речи

— Что поймал, то поймал, — отвечает он Емеле. — Ехай дальше, сам разберусь.

— А то смотри, — почесал Емеля под мышкой. — У меня печка как раз раскочегарена. Могли б ушицы сварганить. Да и бабе твоей не мешает просохнуть.

— Сам ты баба! — оскорбилась дива персидских кровей. — Я, если хочешь знать, княжна!

— Это правда? — спросил Емеля Герасима.

— Ну… — сказал Герасим, успокоившийся и оттого обратно ставший немым.

— Что-то непохожа, — усомнился Емеля.

— Это у меня просто всю косметику смыло, — пожаловалась княжна. — Видел бы ты меня раньше!

— А как ты оказалась у Герасима? — пытает ее дальше Емеля.- Это же вроде совсем из другой оперы.

— Да, понимаешь, Разин-то, Степан — он мимо усадьбы барыни проезжал со своими казаками. С похмелья был, так на самогон меня у Герасима и променял, пьянь эдакая! — пожаловалась персиянка. — Барыня же, как увидела меня, приревновала к Герасиму и велела утопить. А этот немой — под козырек, ему же не привыкать! Камень мне на шею, и в воду. Изверг!

— Н-ну, -н-ну! — смущенно промычал Герасим, поглаживая Муму по мокрой дрожащей спинке.

— А как же ты выплыла, с камнем-то на шее? — удивляется Емеля. — И почему собачонка эта живая? По книжке-то этого, как его… Тургенева, этот немтырь к ней ведь тоже камень привязал.

— А я не сама! Это Золотая Рыбка! Запуталась в моих юбках и взмолилась, чтобы я ее отпустила, — весело говорит княжна. — Уже два моих желания выполнила. Я на дне вот эту собачку нашла и попросила Рыбку ее оживить, а меня — научиться, наконец, плавать.

— Так это получается, что у тебя теперь всего одно желание осталось? — спрашивает Емеля.

— Точно так! — наконец вмешалась Золотая Рыбка. — И давай-ка, красавица, загадывай его поскорее, да выпускай меня, а то я задыхаться начинаю.

— Да брось ты ее, — сказал Емеля. Он уже влюбился в княжну. — И перебирайся ко мне на печь. У меня тут хорошо! Тепло, пироги вон доходят. Слышь, Герасим у тебя совесть еще осталась?

— Нн-у, — растроганно промычал Герасим, сморкаясь и утирая слезы.

— Тогда греби к берегу.

Герасим взялся за весла. Княжна в это время что-то прошептала Золотой Рыбке и отпустила ее в воду.

— Вот, красавица, грейся давай, да ешь пирожок. Он скусный, с капустой, — ласково сказал Емеля, уступая княжне лучшее место на своей печи. — И ты, Мума, устраивайся поудобнее. Нечего тебе больше у Герасима делать. Он ведь неадекватный, от него всего ожидать можно. А с тобой, княжна, мы поедем, куда только велишь. Теперь я буду исполнять все твои желания, уж очень шибко ты мне глянулась. Кстати, что это ты там нашептала Рыбке?

— Так, пустячок один, — ответила с набитым ртом счастливая персидская княжна. — Чтобы Степке Разину, этому изменщику и душегубу, не сносить головы.