Гордон Корман - Рестарт

Остальные стараются загладить неудобство.

– Извини, друг.

– Она не то имела в виду.

– Здорово ты его.

Брендан вступает последним:

– Не надо было этого делать, – говорит он. (Но всем понятно, что он жутко рад, что кто-то пришел ему на помощь.)

А потом все расходятся кто куда и мы с Чейзом остаемся вдвоем.

Он все еще не до конца пришел в себя.

– Я даже не знал, что у нее есть брат, – говорит он.

– Есть. Его зовут Джоэл Уэбер. Тихоня, играет на фортепьяно. Его тут так доставали, что предки отправили его в школу-интернат.

Я немного смягчила правду. Ведь Чейз не помнит, что это он первый его и доставал. Не думаю, что у него была цель выжить Джоэла из Хайавасси, но испортить ему жизнь он точно старался. Интересно, ему было стыдно, когда он узнал, что Уэберы отсылают сына из города?

Этого уже не узнает никто, в том числе сам Чейз. И что бы он ни чувствовал в связи с Джоэлом, он все равно давно об этом забыл.

Чейз обдумывает мои слова и в конце концов говорит:

– Я тоже участвовал в травле Джоэла? И еще много в чем, да? А то с чего это все вокруг так странно на меня смотрят. Не потому же ведь, что я тот дурак, который свалился с крыши.

– Дураком тебя никто не считает, – торопливо уточняю я.

– Ага, вот только умные, вроде Альберта Эйнштейна, с крыш не падают, – говорит он и задумчиво умолкает (это ему идет – задумчивый, он выглядит старше). – Ты не поверишь, как это дико, когда твою жизнь помнят все, кроме тебя самого.

– Меня зовут Кимберли, – говорю я. – Но ты обычно называешь меня просто Кимми.

Это не совсем правда, но он же этого никогда не узнает. А я всегда хотела, чтобы все – и главное, он – называли меня Кимми.

Мы пожимаем руки, как два бизнесмена при первой встрече.

– Извини, я опаздываю в видеоклуб, – говорит он мне. – До скорого, Кимми.

Я просто машу ему рукой, потому что дара речи я лишилась.

Сегодня – самый счастливый день в моей жизни. Если Чейз все забыл, значит, он не помнит и того, что мы с ним абсолютно не ровня.

А еще надо срочно записаться в видеоклуб.

Мой отец часто говорит: «Если что-то выглядит как утка и крякает как утка, то это, скорее всего, утка и есть».

Но так не всегда. Наше что-то выглядит как Эмброз и разговаривает как Эмброз. Но это никак не Эмброз.

Не может же человек так измениться только потому, что свалился с крыши и ударился головой? Он не играет в футбол. Это еще ладно – против дурацких врачебных запретов не попрешь. Ну, еще амнезия. С ней, конечно, мутновато, но Википедия пишет, что она такая и есть.

Но даже если у тебя из головы стерлись воспоминания – целиком и окончательно, как данные с телефона, который упал в унитаз, – ты ведь все равно должен остаться тем же самым человеком, каким был до того?

А Чейз не остался. Он больше не тот, с кем мы вместе росли, с кем выходили на площадку, с кем со второго класса творили все, что взбредет в голову.

Это по его глазам видно. На нас с Питоном и на остальных игроков команды он смотрит так, будто едва с нами знаком. И я вроде понимаю почему: он всех нас как будто недавно в первый раз увидел. Но если и так, пора бы уже нам найти общий язык. Но все никак. Его не интересует ни футбол, ни вообще все, что интересно нам. Это грустно. У него стерлась память. Хорошо. Но наша дружба – она что, тоже стерлась? Ведь друзья – это не те, кто что-то там вместе вытворяли. Друзья – это гораздо больше. А у нас с этим чуваком нет, похоже, абсолютно ничего общего.

А теперь он еще связался с этими лохами! Чейз, которого я помню, измывался над ботанами из видеоклуба позлее любого из нас! А теперь с ними только и водится. С кем следующим он подружится? С заботливыми Мишками? А эти слабаки его полностью простили. Кроме Шошанны, у нее свои причины. Интересно, он уже сообразил, какие? [5] Заботливые Мишки – умильные разноцветные персонажи малышовых мультсериалов и полнометражных мультфильмов.

Главный вопрос сейчас: сохранился ли где-то у него внутри прежний Эмброз, который рано или поздно к нам вернется? Или с нами теперь навсегда этот новый Чейз, лучший друг ботанов?

Это очень важно понять. И не только потому, что мы с ним как бы считаемся друзьями. У Чейза осталось кое-что, принадлежащее нам троим – кое-что исключительно ценное. Что, если он начисто забыл, что эта вещь – у него?

Питон не большой мыслитель. Он предпочитает действовать.

– Думать тут нечего. Давай возьмем и скажем ему, типа, «мы знаем, что она у тебя; гони ее сюда».

– У него амнезия, – возражаю я. – Он, скорее всего, даже не помнит, куда ее положил.

– И ты ведешься на эту ерунду? – фыркает Питон. – Все он прекрасно помнит. А историю с амнезией как раз и выдумал для того, чтобы оставить эту штуку себе. Сам знаешь, сколько она стоит.

– Соображаешь, что говоришь? Он же наш друг! – говорю я сердито и толкаю его в грудь; любой из видеоумников от такого толчка улетел бы на другой конец города. – Ты вообще урод, такое о нем думать!

Питон тоже толкает меня.

– Значит, ты сам урод, потому что тоже так думаешь.

Но ничего такого я про Чейза не думаю. Если честно, было бы даже лучше, если бы он на самом деле дурил нам головы. Если бы завтра Чейз сказал: «Здорово я вас надул!», я бы, может, денек-другой позлился, а потом поздравил бы его с классным розыгрышем.

Но главное, обрадовался бы, что прежний Чейз снова с нами.

– Мы с тобой можем думать что угодно, – говорю я Питону. – Но представь, мы спросим его про эту штуку, а он и в самом деле ничего о ней не помнит. Получится, что мы во всем сознались человеку, который на самом-то деле нам больше не друг.

– Ну и что?

– А то, – не отступаюсь я. – Нынешний Чейз весь из себя правильный. Заступается за лохов, отбывает исправительные работы, от которых его освободили. Если он забыл, что мы тогда сделали, не надо ему об этом напоминать. Потому что правильный Чейз нас всех сдаст, потому что решит, что это правильно.

– Если только он сейчас не притворяется, – мрачно добавляет Питон.

– Такой вариант мы тоже обдумаем – если понадобится. А пока давай подождем и посмотрим.

Нет ничего противней, чем пытаться выдавить из человека правду – да так, чтобы он не понял, чего ты добиваешься. Сам я парень прямой. И люблю обо всем говорить прямо. Но сейчас это было бы слишком опасно.

Вроде бы где и разговорить Чейза, как не на Портленд-стрит. Но и там у нас ничего не получается. Мало ему добровольно выполнять исправительные работы, так он еще зачем-то из кожи вон лезет. Наблюдать за ним – одно расстройство. За двадцать минут он раздает больше закусок, чем мы с Питоном за полдня. А в освободившееся время читает постояльцам. Катает их в инвалидных колясках. Помогает старым пням с мобильными телефонами, с которыми те все равно никогда не научатся обращаться.