Тю Ван - Тайфун

— Налей-ка мне еще полбутылки, а я тебе один секрет открою…

Та наотрез отказалась:

— Не нужны мне ваши секреты, да и пьяные вы очень.

— А ты сперва послушай, а потом отказывай, девушка. Я вот знаю, ты недавно купила шесть светло-голубых платков носовых, и хочу тебя спросить, почему они вдруг оказались у…

Сык не успел произнести имени, как Иен прервала его:

— Ладно, ладно, налью я вам самогону, только не надо болтать попусту.

Сык выпил водку залпом, довольный, вышел из дома торговки и заорал на всю улицу:

— Никому нет дела до бедного Сыка! Кто хочет, может его избить, как бродячую собаку, отнять последний кусок хлеба. Так-то люди добрые ценят у нас верность и преданность!

За Сыком, который, шатаясь, плелся по пыльной улице, тянулась вереница ребятишек. Старик заметил их и позвал:

— Подходи, не бойся!.. Я вас не трону, не то что некоторые. Вы других бойтесь, которые одеваются хорошо и едят в свое удовольствие.

Ребята показывали на мокрые штаны Сыка и весело кричали:

— Эй, дядя Сык, а почему у тебя штаны мокрые?

— Ах вы, поросята, — засмеялся Сык, обнажив красные беззубые десны, — я еще не дошел до того, чтобы и штаны мочиться, как вы!

Сыку надоел разговор с ребятами, и он заголосил:

Все это время с высокой колокольни за каждым шагом Сыка следили внимательные глаза, в них горели злоба и тревога.

Никто не хотел слушать болтовню старика, а ему обязательно нужно было с кем-нибудь поделиться своими горестями. Наконец Сык увидел у обочины дороги незнакомых молодых людей. Они расположились поесть и передохнуть.

— Откуда и куда путь держите, уважаемые? — осторожно обратился к ним Сык.

Молодые люди с интересом рассматривали пьяного, грязного старика с клочковатой седой бородой и сморщенным, как моченое яблоко, лицом.

— Из Хайтиена мы, дедушка. А идем строить солеварню на берегу моря. Вот присели тут ненадолго.

Увидев еду, разложенную на общей скатерти, Сык почувствовал, что у него потекли слюнки.

— Плохое место выбрали, дети мои, — заискивающе проговорил он, — прямо на солнцепеке. Меня здесь не было, а то бы я показал, где удобнее и приятнее время провести. Хотите расскажу вам интересную историю? В Хайтиене она случилась!

— Давай, дед! Присаживайся к нам, угощайся! А о чем эта история?

— Страшная история — про то, как дочь чуть отца своего не погубила, — отвечал Сык, схватив грязными пальцами большую щепоть риса и отправляя ее в беззубый рот.

На некоторое время он замолчал, увлеченный едой. Насытившись, продолжал:

— Да, в Хайтиене это случилось, еще до начала войны с французами. Жил там некий Фан, работал на французском проволочном заводе, а когда французов коммунисты прогнали, пошел к новым хозяевам служить, но пришлось ему вместе с семьей перебраться в деревню. Дочери этого Фана было тогда лет двадцать, и славилась она на всю округу красотой…

— А что же в ней было такого? — перебили старика.

— Как что? Стройная, белокожая, волосы блестящие, зубы белые, шея длинная — что ни возьми, не как у всех. Теперь таких нет! — Сык встал и начал расхаживать перед своими слушателями. — А носила она босоножки на высоком каблуке, нарядное платье и белые брюки из шелка. Гордая была, не хотела с деревенской жизнью мириться. Из-за каблуков у нее и походка была гордая, — и Сык, выпятив грудь и оттопырив тощий зад, изобразил, как ходила красавица.

Молодежь весело смеялась. Кто-то из парней предложил старику сигарету. Сык закурил.

— Что же дальше было, дедушка? Как она своего отца загубила?

— Не торопите, дойду и до этого. Жила, значит, она бездельницей. Ничего не умела, даже креветок почистить. Только причесывалась да наряжалась. Еще любила поесть хорошо. Да кто этого не любит, интересно узнать!.. — Тут ему протянули гроздь бананов. Старик быстро и с удовольствием съел их и продолжал: — Пока отец ее работал, она могла позволить себе так жить. Но потом что-то с ним случилось — кажется, заболел он — и пришлось всей семье сесть на рис да бататы. Об их беде узнал местный кюре и сказал, что поможет несчастным. Пригласил он эту красавицу в приходскую школу учительницей. Она согласилась, первое время даже нравилась ей эта работа. Но однажды она не пришла домой ночевать, а родителям сказала, что у нее в школе есть комната, и с тех пор домой стала заходить только в гости, мать с отцом проведать. Скоро в деревне заметили, что учительница стала одеваться лучше, чем в прежние времена. Тут в деревню стали возвращаться люди, бежавшие из этих краев во время войны. На рынке появилось много всяких вещей, которые люди меняли на еду. А красавица учительница стала скупать эти вещи, часы, драгоценности, золото…

— Откуда же у нее столько денег? — спросила какая-то девушка.

— Известное дело, от солеваров, которые получали большую зарплату, и от всякого другого народа, у которого было чем платить за красоту. Когда отец узнал про то, как зарабатывает эту роскошь его дочь, он рассердился, велел ей вернуться домой и бросить проклятую приходскую школу.

— Если ей так платили, значит, она хорошо детей учила. Напрасно отец попрекал ее этой благородной работой.

Сык ухмыльнулся.

— Глупые вы еще. Учительство было для нее прикрытием, а главная работа состояла не в этом.

— В чем же?

— А в том, о чем вслух не положено говорить! И дочь так в этот разврат втянулась, что отказалась вернуться к отцу с матерью. И были у нее умные друзья и покровители. По их совету она сунула отцу в карман трехцветный французский флажок и написала донос в милицию, что некий Фан — ее отец то есть — шпион и работает на империалистов, а доказательство — этот самый флажок, и Фана арестовали…

— Кто же были те люди, что испортили жизнь и этой красивой девушке, и ее отцу с матерью? Может, и мы их имена слыхали? Почему вы их не называете, дедушка?

— Потому что один из них еще живет, кровь у людей сосет. А сейчас он в двух шагах отсюда — важный такой патер… Он меня ногами вчера бил, кусок хлеба отнял последний… — И Сык заплакал горькими пьяными слезами.

Он встал и шатаясь побрел от них, и опять пошел по деревенским улицам, кричал и ругался так громко, что его было слышно на каждом дворе.

Вдруг дорогу ему преградила торговка Лак.

— Как не стыдно тебе, старик, ругаться! Налил глаза и несешь чепуху…

— Налил, не налил — дело мое! И не пьяный я вовсе, а обиженный!

— Ты что же, не знаешь, что терпение да смирение — главные добродетели? Нет в тебе разума и благодарности, хоть и дожил до седых волос…