Юнус Чуяко - Сказание о Железном Волке

Но к какой бы породе ни принадлежал мой только в наших с дедушкой разговорах существующий конь — желательно, чтобы масти был чалой.

— Почему? — добивался дедушка Хаджекыз. — Почему он у тебя — чалый, э? Почему ты выбрал его?

— Потому что у чалых лишняя косточка, которой нет у других — из-за нее он будет бежать быстрей…

— Так, — говорил дедушка. — Так… а сколько лет сейчас твоему чалому, э?

Лошадиная жизнь не такая длинная — редко какая живет больше пятнадцати годков… конечно, можно было сказать, что моему коню уже десять лет, но насколько бы это сократило нашу беседу, верно?..

Иногда мне хотелось этого: когда дедушка поднимал меня слишком рано и я еще не успевал хорошенечко проснуться… Но он всякий раз это чувствовал и потому сам же подсказывал ответ:

— Год твоему чалому? Только год? Так?

— Ему только год…

И дедушка совершенно искренне радовался:

— Правильно, молодец!.. Ему только год. Где он у тебя?

— Пока в табуне. Пасется в лесу.

— Скоро зима… может, лучше забрать его домой?

— Зачем?.. Пусть там так и пасется — крепче будет!

И дедушка не выдерживал:

— Хорошо… хорошо! А то потом может случиться так, что зимой ты его оставишь в лесу, сам уйдешь… мало ли куда мужчина может уйти?.. Может, на праздник, может, к девушке… а, может, в разведку, верно?.. И вот тебя нет и нет — что он будет делать, если привык нежиться в стойле?.. Через неделю ты придешь, а твоего коня уже склевали, верно?.. Зачем такой конь?.. А если он вырастет в табуне, копытом расчистит снег, разроет землю — любой корешок себе достанет!

— Может, еще и мне корешков оставит…

— Так! — горячился дедушка. — Так!.. Если он почувствует, что ты заболел или тебя ранили, конечно, он добудет для тебя корешок… но что для этого надо?

— Надо, чтоб он любил меня. Чалый. Чтобы понимал, что я говорю… Чтобы я понимал, что он говорит. Чего хочет… может, просит чего.

— Предупреждает! — поднимал дедушка палец.

В воину, рассказывал дедушка, кони обязательно предупреждали его о бомбежке или об артиллерийском обстреле, и он всегда успевал перевести их куда-нибудь в безопасное место.

Потом, когда ему наконец поверили, казачье соединение, в котором он по старости служил фуражиром, почти всегда уходило из-под огня, но однажды…

Об этом он очень не любил вспоминать, но именно этот его рассказ я запомнил сразу: однажды его послали в соседнюю артиллерийскую часть, где заболели кони-тяжеловозы. Он уже посмотрел коней, сказал, как их лечить, и на мотоцикле его повезли обратно. Но на середине пути мотоцикл сломался, и дальше он пошел пешком… Еще издали, еще за несколько километров услышал, как страшно ржали кони, и побежал. Потом он услышал гул немецких самолетов, быстро разделся до брюк, стащил с себя сапоги и снова рванул туда, откуда исходило ржанье.

Он бежал так, что носом у него пошла кровь — когда его, раздетого и окровавленного, нашли потом среди развороченных взрывами лошадиных трупов, думали, что и его убило, осколком… Но его только оглушило.

Как ни спешил тогда дедушка Хаджекыз, он все же опоздал — добежал до стреноженных коней как раз в тот момент, когда бомбежка уже началась.

Об этом он рассказывал уже не мне — рассказывал старикам, когда я вертелся у забора, под которым они сидели: «Не дай Аллах никому это видеть и слышать — как кричат и как под бомбами падают, как бьются пять сотен стреноженных коней!..»

— А когда ты возьмешь его из табуна, своего чалого? — продолжал расспрашивать меня дедушка.

— Будет четыре года — возьму!

— И что — сразу небось пойдешь с ним к кузнецу?

Я прямо-таки горел возмущением:

— Зачем?!.. Ни в коем случае….

И тут я говорил самые сладкие для дедушки слова:

— Или не ты мне помогал выбирать жеребенка?! У него ведь копытца стаканчиками!

— Та-ак…

— И мясо у него не выходит за край. Не висит… Осторожненько подрежу ему край копыт… И начну гонять! По быстрой воде! Навстречу течению! Чтобы твердо ставил ногу и закалял подушечки.

— Та-а-ак… э?

— И по бережочку!.. По мелким камешкам.

И дедушка Хаджекыз таял:

— Та-а-акьхь!..

Аллах! Зачем мне надо было все это знать, зачем?

Но как это потом грело мне душу в большом чужом городе!..

А пока мы сидели рядком на застланной мешками широкой доске или сидели уже в башлыках из мешков, и бричка наша тихонько поскрипывала, постукивали барки, устало били по грунтовой дороге копыта тощих колхозных лошадей, не подкованные совсем по другой причине — дедушка и взял их себе, чтобы хоть чуть подкормить да обиходить — и кони задирали хвосты и роняли в пыль либо на раскисший чернозем тугие круглые катяхи, по которым дедушка Хаджекыз чуть было не стал академиком…

— А как ты чалого начнешь объезжать, э?

И я рассказывал, как начну объезжать, как стану приучать его к седлу, как стану купать, как холодной водой мыть гриву, а кожу сливочным маслом смазывать, а дважды в год — в самые холода и в самую жару — буду держать его в стойле и все двенадцать месяцев, чего бы это ни стоило, кормить лишь июльским — только июльским! — сеном…

— А перед набегом?

Или он рассказывал мне далеко не все из своей молодости?.. И в руках мог держать тогда не только шичепшинэ, не только поводок от уздечки?.. Недаром же он дружил с цыганами — с чего она, эта дружба, началась?

А, может, он старался разбудить дремлющую во мне прапамять предков? Но я уж только потом до этого додумался. А тогда я чуть не вскрикивал:

— Ну, какой набег, тэтэж… Ну, что ты придумываешь?!

Он вдруг делал вид, что позабыл, о чем мы только что говорили:

— А что я сказал, э?

— Ты сказал: набег .

— На-а-абег?.. Откуда ты это взял? Может быть, я сказал: пробег ?.. Как ты будешь чалого кормить перед пробегом ?.. До Москвы. Ездят еще джигиты?.. Как перед войной?.. Чтобы пожелать товарищу Сталину здоровья?

Но, думаете, один дедушка Хаджекыз меня воспитывал?.. Тят — тоже. Отец. И я говорил дедушке:

— Он и так всегда здоров — товарищ Сталин.

— А ты знаешь, что я помогал Нану Чамокову готовить полный набор нашей адыгской одежды для подарка твоему товарищу Сталину? — спрашивал дедушка.

— Почему он — мой?.. Он наш — общий.

— Общйй, да, общий, — почему-то отмахивался дедушка — Вот кто знает лошадей — Нану Чамоков!

— А что вы приготовили для товарища Сталина, тэтэж?

— Это он готовил. Я только советовал и потом смотрел, как все сделали, — и дедушка снова упорно поворачивал на любимую тему. — Нану Чамоков так хорошо знал лошадей, что однажды…

— Тэтэж! — просил я. — Что вы все-таки приготовили для товарища Сталина?

— Ну, хорошо, хорошо: тогда запоминай. Шапка была невысокая, средняя. Папаха. Сама черная, и верх черный, из такого же материала, как и черкеска, цые — из домотканого белого сукна, да… Газыри были из черненого серебра. Под цые был кэптан из белого атласа. Стоячий воротник под горло. Застегивался на мягкие пуговицы — из черной тесьмы сшила сестра Нану. Галифе диагоналевые, черные. Хромовые кавказские сапоги. Обычно они без каблука, но для товарища Сталина все-таки сделали высокий каблук… Бышлык тоже был белый, как молоко. Катанный. Из очень тонкой кошмы. И был старинный кинжал. В серебряных ножнах. И старинный наборный пояс — тоже серебряный. А какую плеть сделали для товарища Сталина, ей!.. Настоящая шу-камыщь — плеть наездника.