Александр Жулин - Душа убийцы — 2

— Ну, с-суки! — кричал я им в спины. И взгляд скользнул в сторону и зацепился за камень… Н-нет, тяжел, не поднять!

Вдруг страшная правда, точно толстая, сладострастная девка, вплотную приблизилась, выставляя, дразня, жирные телеса и облизывая мокрые, красные губы. Пораженный догадкой, не веря, я беспомощно онемел. Не с прискоком я, нет!.. Не смерд я, не надо! Все вы такие, такие!.. Не надо!

Но она, уже опустившись на корточки, принялась торопливо и жадно сдергивать с меня один тайный покров за другим, приникая все жарче, все ближе, слюнявя…

— Погодите! — хотел я позвать их, исчезающих вдалеке, но только — слабеющий! — что был это за зов!.. И рука уже тянулась за камнем: бунт раба? твердолобость? дремучесть? убийца?

Ну что же!..

А снег падал и падал.

И таял мгновенно. Таял у меня на лице, разгоряченном от ненависти.

А как отнестись к словам Томаса Манна:

«Писатель? Тот, чья жизнь — символ. Я свято верую в то, что мне достаточно рассказать о себе, чтобы заговорила эпоха, заговорило человечество, и без этой веры я отказался бы от всякого творчества!»?

Рассказать о себе…

Человек этот появился внезапно.

Черной бесшумной тенью выскользнул из-за куста и замер y Кошина на пyти.

Огромный, будто шалый медведь.

Еще секунду назад Кошин, мужчина тоже немалых размеров, мужчина спортивный и моложавый, шел себе в прекраснейшем наcтpоении. Тропинка вилась по склону обрыва, c высоты было видно серебристое море, нависающeе, как гора, и к дуге горизонта спускалось раскaленное солнце. Казалось, к нему и стремился бeлоснeжный теплоходик-ракета, далеко уже убежавший и выглядевший отсюда игрушечным.

И уже забывaлись недавние студенты-попутчики, и разудалый Генка с гитарой (ай да орел!), и сумрачный Виктор, тем озабоченный, что мало времени жить, что ничего не успеть из зaдyмaнногo (эвон-ка!), и белокурая Галка. Даже белокурая Галка уже забывалась, хотя ею даренная птичка тепло шевелилась за пазухой.

Все ж таки подарила щегла! Все ж таки подарила, несмотря на то, что Генка, подмигивая, объявлял: «Птицу подаришь — душу отдашь!»

Даже кипучая Галка становилась все более призрачной, хотя в ушах так и звенел ее взволнованный гoлосочек: мысль — как волна! Перекатывается от людей к людям, и для нее нет расстояний, нет времени, зачем вам номер моего телефона? Ведь если встретимся мысленно, то обязательно встретимся и наяву!

Забавная… И все же что-то есть в ней такое…

Сияющее море холмом, изумрудные кроны деревьев, золотистые отблески — в такие нарядные тихие вечера особенно веришь в удачу, и Кошин не шел — порхал, едва касаясь тропинки, как вдруг увидел этого странного человека.

И тут же, как в жуткой скaзкe, задул порывистый ветер, словно заслоняя огонь солнца, и заскрипели высокие сосны, a вода — не та, прекрасная и далёкая, a та, что темно шевелилась внизу под обрывом, показалась тяжелой и мрачной, будто настороженно ждущей чего-то. «Глобус крутится-вертится, словно шар голубой», — вспомнилась Генкина песня… И так не хотелось идти!

Идти по вьющейся на кругом склоне тропинке, узкой такой, что в сантиметрах каких-нибудь — пропасть, в то время как плечо c другой стороны нет-нет да и шаркнет по голому корню, вдруг высунувшемуся из отвесной стены.

Идти вперед, что означало — к нему! Но как не идти?

— Разойдемся? — спросил Кошин, улыбаясь приветливо.

Человек не ответил. Не взглянул, пряча глаза под густыми седыми бровями.

Лишь вблизи Кошин сумел оценить огромность этого человека. Не жир и не мясо — костяк его был огромен, и обросшая сивым волосом голова его была как бочонок, огромный даже для такого огромного человека.

Он не ответил. Он повернулся и пошел прочь, медленно стyпaя ногами, которые были — как y слона.

Что там накаченные гантелями бицепсы, что там каратистские мозоли на пальцах — здесь чувствовалась стихийная первобытная сила!

Но Кошин опаздывал, Кошина ждали.

А человек шел себе впереди, не оглядываясь. И вспомнились Галкины мысли-волны. (П-c-ст! — ответил он c небрежным изяществом умудренного, — от мыслей никаких волн не бывает, волны если бывают, только от чувств! и прикоснулся коленом к ней.) Мысли-волны, вот если бы! Уяснить этогo мешающего человека, что он делал в кустах, поджидал ли нацеленно, и o чем сейчас думает…

П-с-ст, да думает ли вообще такой кроманьонец?

— Эй! — крикнул Кошин, отчаянно хорохорясь, — далеко ли до центра?

Человек опять не ответил. А в чаще, над головой, словно удивленная невоспитанностью земляка, вскричала негодующе птица, И тут же откликнулся ей щегол. Из-за пазухи. От самого сердца.

От внезапности этой поддержки, от страстности птичьегo голоса Кошив очнулся. И досада исчезла, открылся шум леса. Пламенно трещали кузнечики, украдкой шепталась листва, нежно плеснула волна. А, полно, чего это я напугался? — пришла в голову очевидная мысль. «Я не знаю, где встретиться нам придется c тобой…» — запел вслух, но вдруг, yбаюкaнный мерной ходьбой, ткнyлся лицом в остановившегося человека.

— Давай чемодан! — полуобернувшись, человек протянул мощную длань.

Кошин опешил. Привыкший говорить свободно, легко, хотел возразить, завести разговор, но, кроме мычания, не сумел ничего из себя выдавить. Из-под ноги ссыпался песчаный ручей, шорох замер где-то внизу.

— Чемодан! — повторил человек. Рука его властно застыла, она казалась такой неподвижной, словно отлита была из чугуна.

Человек взял портфель и пошел, легко покачивая им на ходу.

Ударить ногой по портфелю, прыгнуть c обрыва, подхватить его на лету, исчeзнyть в кустах? Такой недешевый, дефицитный портфель, c секретным замочком, гордость-портфель… странная вялость овладела вдруг Кошиным. И пришла слабая мысль: э-э, да что за дела? Несомненно, этот туземец послан для встречи! Конечно, конечно! Так спокойно уверен, так хладнокровно идет — несомненно, он послан для встречи! Теплоход запоздал, люди ждут, до лекции «O тайнах и устройстве Вселенной» (вот ведь какое название выдумал Кошин!) времени все меньше и меньше, вот и послали! Совсем, совсем не похож этот дядя на хулигана, тем более — на бандита.

— Сымай пиджак! — сказал небандит. И наступила полная тишина. Как в бездонном колодце. Тропинкa незаметно спустилась к воде, от сырых темных кустов несло плесенью, и казалось, что здесь, в этой низине, остановилось движение, остановилась сама жизнь.

Слабый шум послышался сзади. Кошин быстро взглянул: сзади стоял еще один человек. Долговязый. Такой долговязый и тонкий, он бы казался совсем не опасным, если бы… Если бы не хищный нос, горбатый и острый, если бы не глаза, безразлично поблecкивающие из-под полуприкрытых век, если бы не беспощадная щелочка рта. Ястреб! Ястребиная голова увенчивала шею жирафа.