Энн Пэтчетт - Предчувствие чуда

Пасха расплылся в улыбке. Как только они пришвартовались, он снова сделался тем ребенком, которого Марина увидела возле оперного театра, которого держал на руках Джеки. За безопасность лодки теперь всецело отвечало дерево, и мальчик мог отдохнуть. Он показал пальцем на воду и опять взглянул на доктора Свенсон. Та кивнула, и Пасха моментально стащил с себя футболку, обнажив тонкий, как прутик, торс и гладкую коричневую кожу на груди. Маленький индеец вскочил на ящики с консервированными абрикосами и стремительно прыгнул – прижав колени и подбородок к груди, вытянув вверх руки, вперед и вверх одновременно, через веревки, заменявшие релинг, прямо в мутную реку. И исчез.

Марина бросилась к борту, а доктор Свенсон принялась что-то искать в бумажном пакете. Худенький мальчик не потревожил реку – на ее гладкой поверхности не было заметно кругов. И ничего в этой поверхности не отражалось. Что на воде, что под водой было пусто.

– Где же он? – воскликнула Марина.

– О, это такой фокус. Он думает, что напугает меня до смерти. Так он развлекается. – Доктор Свенсон все еще рылась в пакете. – Вы как относитесь к арахисовому маслу? Сейчас все американцы решили обзавестись аллергией на арахис.

– Но я не вижу его!

Вода казалась непроницаемой, как земля. Она проглотила мальчика, будто его и не было никогда.

Доктор Свенсон подняла голову, посмотрела на Марину и вздохнула:

– А вы, я вижу, легкая мишень для розыгрышей, доктор Сингх. Слишком серьезно все воспринимаете. У мальчишки легкие, как у японского ловца жемчуга. Он вынырнет вон там.

Она махнула рукой и, подождав еще немного, добавила:

– Вот, сейчас.

И действительно, из воды показалась голова Пасхи. Мальчик откинул со лба мокрые волосы и помахал рукой. На его лице играли золотистые блики. Даже издалека Марина увидела, как он изо всех сил набрал воздуха – и снова нырнул, сверкнув розовыми пятками. Марина рухнула на ящик с абрикосами, откуда минуту назад эти пятки взлетели, и расплакалась.

– Вот, арахисовое масло и мармелад, – сказала доктор Свенсон и выложила на коробку шесть ломтиков хлеба, словно покерные карты. Потом замотала пластиковый пакет с остатками хлеба куском проволоки и вскрыла мармеладную банку видавшим виды ножом с длинным узким лезвием.

– Родриго закупает «Уилкинс и сын». Да, этот человек умеет радовать клиентов. Мармелад начинаешь по-настоящему ценить только тогда, когда оказываешься без мармелада. Берите хлеб, ешьте не торопясь, запомните вкус. Когда этот закончится, другого не будет. Он плохо хранится. Я привожу дрожжи, лакаши из них что-то пекут, но результат лишь отдаленно напоминает магазинную продукцию. А этот хлеб, надо признаться, просто восхитительный.

Как глупо было решить, что Пасха утонул, как глупо было не совладать с собственным воображением – думала Марина. Конечно, мальчик умел и нырять, и плавать. Сейчас он вернется на лодку и отвезет их куда нужно. Как она ухитрилась так привязаться к глухому ребенку, которого знает меньше суток? Почему она плачет?

– Возьмите себя в руки, доктор Сингх, – сказала доктор Свенсон, сосредоточенно намазывая хлеб арахисовым маслом. – Через минуту он будет на лодке и страшно огорчится, увидев ваши слезы. Он глухой ребенок. Он делает все для того, чтобы вы забыли об этом, но вы, как взрослая женщина, должны об этом помнить. Вы не сможете объяснить ему, почему плачете. Я не придумала знак, передающий понятие «глупость», и вы не сможете сказать ему, что ваши слезы глупые. Вы просто напугаете его, так что перестаньте.

Пасха уже вынырнул и поплыл на спине; обе женщины с облегчением слушали, как он плещется. Доктор Свенсон нарезала сэндвичи треугольниками и оставила их лежать на коробке.

– Садитесь обедать.

Это больше походило на приказ, чем на приглашение.

Марина вытерла глаза рукавом.

– Я просто испугалась, вот и все, – пробормотала она.

Ни ее голос, ни слова не звучали убедительно.

– Мы ведь еще даже не прибыли на место. – Доктор Свенсон взяла себе сэндвич. – Соберитесь, или, бог свидетель, я высажу вас на берег прямо здесь. В джунглях есть вещи куда страшнее, чем мальчишка, плавающий в тихом заливчике.

Пасха вернулся на лодку мокрый и гладкий, как тюлень. Вскоре сэндвичи были съедены; мальчик с таким благоговением сжимал банку из-под арахисового масла, что доктор Свенсон дала ему еще одну.

– Sesta [11] Тихий час (порт.) , – объявила доктор Свенсон и хлопнула в ладоши. По-португальски это прозвучало убедительно. – Местные утверждают, что sesta – один из немногих даров, привезенных европейцами в Южную Америку. Впрочем, я считаю, что бразильцы и сами бы сообразили, как славно поспать днем; для этого не требуются несколько веков кровопролития и рабства.

Она похлопала Пасху по руке и показала на невысокий ящик возле штурвала, потом закрыла глаза и положила голову на сложенные ладони – детская пантомима, изображающая сон. Получив указания, мальчик вытащил из ящика два гамака и стал крепить их к шестам в тени навеса.

– Когда-то я не верила в пользу дневного сна, – призналась доктор Свенсон, выбрав ближайший к штурвалу гамак. – Считала это признаком слабости. Но эта страна способна сделать соней кого угодно. Важно слушать, что тебе говорит твое тело.

Она села на длинный кусок ткани, откинулась назад, подняла ноги, и гамак поглотил ее. Доктор Свен-сон превратилась в висящий невысоко над палубой полосатый кокон. Кокон покачивался из стороны в сторону – энергия устройства на отдых породила движение.

– Ложитесь спать, доктор Сингх, – произнес приглушенный голос. – Сон без сомнения пойдет на пользу вашим нервам.

Казалось, доктор Свенсон исчезла с лодки, как исчез Пасха, когда прыгнул за борт. Марина глядела на гамак, пока тот не перестал раскачиваться. Магический фокус: заверни ее в одеяло, и она исчезнет. Наступивший без доктора Свенсон покой был непрочным, слоистым. Поначалу Марина слышала лишь отсутствие человеческих голосов, но пообвыкшись, стала различать звуки: щебетанье в глубине чащи, карканье на вершинах деревьев, перебранку мартышек, неумолчное гудение насекомых. Все это чуточку напоминало увертюру к опере, в которой искушенный слушатель различит флейты, нежный французский рожок, одинокий, выразительный альт. Марина выглянула из тени навеса и посмотрела на солнце. Ее часы показывали два. Пасха сидел на палубе перед одной из коробок, держа в руке шариковую ручку. Марина дотронулась до пустого гамака и показала пальцем на мальчика. Сложила ладони и положила на них голову.

Пасха помотал головой, показал на нее и на гамак. Закрыл глаза и опустил подбородок. Она лишь стояла и смотрела на него, и мальчик снова показал на гамак – теперь ручкой, для убедительности. Гамак был для Марины.