Энн Пэтчетт - Предчувствие чуда

Марина даже удивилась тому, как мало ее тронули эти рассуждения.

– Давайте все же перенесемся на несколько лет назад. Вот перед вами маленькая девочка. В ее голове торчит мачете. Ваши действия?

Чем дальше они плыли по реке, тем меньше становилось лодок. Временами на берегу виднелись кучки людей – по большей части маленьких детей, но это случалось все реже. Как же это приятно – требовать ответа от доктора Свенсон! Прежде Марина ни за что бы не осмелилась на такое.

– Вы драматизируете, доктор Сингх. Разве я сказала, что мачете воткнулось девочке в голову? Это был порез. С повреждением черепа, конечно. Я извлекла щипцами осколки кости, а больше там делать было нечего. Если у девочки и вытекала спинномозговая жидкость, я не заметила. Я зашила рану и обработала мазью с антибиотиками, ура и слава мне, теперь я отвечаю вашим представлениям о порядочности, если только ваши представления о порядочности не включают транспортировку девочки в Манаус на рентген. Но то, что вы считаете героизмом, совершается машинально, неосознанно; это медицинский багаж, который я привезла с Запада. Вам следовало бы спросить, что случилось бы с этой девочкой, не окажись меня рядом. В племени был человек, который справлялся с такими ситуациями до меня, и я думаю, что он – в данном случае это был мужчина – оказал бы ребенку помощь доступными средствами. Нашлась бы у него стерильная игла? Едва ли. Умерла бы пациентка? Сомневаюсь. И если уж вас так занимают этические проблемы, задайте себе вопрос: что будет с девочкой, которая поранится после моего отъезда? Будет ли племя по-прежнему доверять человеку, который зашивал головы раньше? Сохранит он свои навыки или окажется, что он растерял их, глазея на меня? Я ведь не собираюсь тут жить вечность.

– Вы считаете, что индейский лекарь, которого вы так уважаете, не уступает вам в профессионализме?

– Теперь вы намеренно говорите ерунду. Я не питаю никакого уважения к тому, что выдают здесь за медицину. Западные обыватели любят сказки об отварах из корней, способных излечить любую хворь. Амазония представляется им чем-то вроде волшебного ларца с целебными снадобьями. На самом же деле здешнее лечение основано на неточно записанных рецептах, которые люди, мало понимавшие в медицине, испокон веков передавали тем, кто понимал в ней еще меньше. В джунглях можно много чего позаимствовать – именно тут я и создаю новый препарат, – но у подавляющего большинства местных растений лечебных свойств не больше, чем у бегонии, что растет у вас на кухне. Те же растения, что подобными свойствами обладают, могут служить лекарствами лишь при правильном использовании. У местных нет представления ни о дозировке, ни о длительности приема. Когда их снадобья действуют, объяснить это я могу только чудом.

Марина вспомнила стаканчик с мутной жидкостью, который Барбара Бовендер принесла от шамана, и задалась вопросом: далеко ли она сама ушла от западных обывателей, свято верующих в волшебные индейские настойки? Она уже сомневалась в своем волшебном исцелении.

На лице доктора Свенсон мелькнула тень улыбки.

– Но вот в чем аборигены абсолютные гении, так это в приготовлении ядов. Тут столько растений, насекомых и рептилий, способных убить человека, что любой идиот способен состряпать зелье, которое и слона свалит с ног. Ну а в остальном – люди выживают независимо оттого, лечат их или не лечат. Выносливость нашего биологического вида беспредельна. И я предпочитаю не вмешиваться.

– Я понимаю вас. Только мне кажется, что в тот момент – ребенок, кровь – было трудно не вмешаться.

– Тогда ваше присутствие в лагере немного разгрузит меня. Буду направлять к вам всех больных, которые каждый день являются в лагерь.

Марина засмеялась:

– Им будет больше пользы от местных докторов. Я не вдевала нитку в иголку почти пятнадцать лет.

Внезапно Марина поняла, что не помнит, как зашивала ту, последнюю женщину, которую оперировала. Она взяла в руки новорожденного. И тут же увидела, что наделала. Потом кто-то из медсестер унес ребенка. Но что было потом? Где была игла? Нет, Марина не оставила пациентку с раскрытой маткой и брюшиной, но совершенно не помнила, как ее зашивала.

– Вы все мигом вспомните, – сказала доктор Свенсон. – Я вас учила и, уж поверьте, как следует вбила в вас необходимые знания.

Марина мучительно пыталась вспомнить, как завершился тот давний инцидент, но тут ей в голову пришла другая мысль:

– А доктор Рапп?

– Что доктор Рапп?

– Он бы зашил девочке голову?

Доктор Свенсон фыркнула:

– Почти наверняка – нет, и не потому, что он не был врачом. Он превосходно знал физиологию, а такой твердой руки я в жизни больше не видела. При необходимости он смог бы зашить вену при свете костра. Но доктор Рапп не преувеличивал свою роль в племени, никогда не изображал из себя премудрого белого человека. Он никогда не брал ни на образец больше, чем было нужно. Он ничего не разрушал и не нарушал.

– Значит, он оставил бы ее истекать кровью и умирать.

– Он бы проявил уважение к заведенному порядку.

Марина кивнула и подумала, что ей, возможно, повезло больше, чем она думала: она попала в экспедицию, глава которой может по ошибке проявить сострадание.

– А доктор Рапп жив?

С таким же успехом она могла спросить, выжил ли президент Кеннеди после покушения.

– Доктор Сингх, вы научные публикации читаете? За жизнью следите?

Замечательный вопрос в устах женщины, которая везла ее на лодке незнамо куда.

– Да, – ответила Марина.

Доктор Свенсон вздохнула и покачала головой:

– Доктор Рапп умер девять лет назад. В августе будет десять.

Марина, догадавшись, что в данном случае сочувствие дозволительно, выразила доктору Свенсон свои соболезнования. Та сказала «спасибо».

– Вы изучали когда-то микологию? Как вы стали работать с доктором Раппом?

Она все-таки смогла спросить об этом. Теперь она могла спрашивать о чем угодно. Марина чувствовала себя почти агентом ФБР.

– Я была студенткой доктора Раппа, а доктор Рапп мог вести занятия в любой точке земного шара. Я сопровождала его в Африке и Индонезии, но самые важные свои исследования доктор Рапп проводил на Амазонке. Он изучал ботанику, а я изучала, как работает разум истинного ученого. Я училась в женском Рэдклиффском колледже и не могла посещать его лекции в Гарварде – такого радикализма там допустить не могли, но доктор Рапп позволял мне ездить с ним в экспедиции. На моей памяти он был первым преподавателем, который не создавал ограничений для женщин. И, как выяснилось позже, единственным.

Они долго молчали и смотрели на проплывающее мимо бесконечно повторяющееся зеленое полотно джунглей. Два часа спустя Пасха, прежде державшийся правого берега, пересек Риу-Негру и свернул в приток, ничем не отличавшийся от множества других, которые они миновали. Ни таблички, ни указателя, однако именно тут путешественникам предстояло свернуть с речной автострады на водяную проселочную дорогу, что вела к дому доктора Свенсон. В широком устье притока они оказались одни, остальные лодки поплыли дальше. Через считаные минуты безымянная речка сузилась, завеса зелени опустилась за спиной у Марины и закрыла Риу-Негру. До этого ей казалось, что незримая черта, отделявшая цивилизацию от джунглей, лежала между пристанью и лодкой, что сама река и была той чертой. Но теперь, когда лодка скользила между двумя стенами густейшей растительности, Марина поняла, что законы известного ей мира здесь не действуют и это еще не конец цивилизации – она будет сбрасывать покров за покровом, пока лодка не причалит к берегу. Вокруг была кромешная зелень. Небо, вода, кора деревьев – позеленело даже то, что никогда не было зеленым. «Любимый мой ускакал в зеленом» – как пела Джоан Баэз.