Энн Пэтчетт - Предчувствие чуда

Но забыть про работу было невозможно, поскольку, кроме нее, тут ничего и не было.

Марину посадили в углу лаборатории и поручили делать тесты на стойкость препарата при нагреве и на свету. Как и Андерс, она была «мастером по молекулам» и привыкла работать с мельчайшими порциями вещества, так что задание было вполне по ней, хоть и не совсем соответствовало «бразильской миссии». Работы тут хватило бы на годы, и Марина заподозрила, что доктор Свенсон просто решила ее загрузить. Не исключала Марина и того, что ей дали уже решенную задачу, чтобы успокоить или чтобы проверить ее компетентность. Сатурны и Буди уже проводили опыты на мышах и явно проверяли концентрацию препарата в образцах крови. Впрочем, Марина понимала, что, тихо сидя в своем углу и работая с тем, что дадут, скорее сможет реально оценить, насколько далеко еще до первой полноценной партии препарата. Время от времени она общалась с доктором Буди – та ведала клиническими исследованиями – и расспрашивала о работе с кровью лакаши. Теперь она понимала, как глупо было требовать от доктора Свенсон отчета о ходе исследований тогда, в ресторане. Работая здесь, Марина получила возможность оценить все самой, как и хотел мистер Фокс.

Да и что бы она тут делала без работы, как коротала бы время? Джунгли, устланные склизкой гниющей листвой и оглашаемые пронзительными криками всевозможных смертоносных тварей, были неподходящим местом для самостоятельных прогулок. К счастью, двое парней лакаши мечтали выучить английский и немецкий и стать туристическими гидами в одном из экопарков в сотнях миль отсюда. Они сплавляли в Манаус бревна и с надеждой поглядывали на круизные суда. В деревне у жинта они встречали натуралистов и с готовностью вели неуемных исследователей в глубину джунглей, стороной от набитых троп, туда, где полуденный свет с трудом пробивался сквозь густую листву. Объясняясь при помощи бурной жестикуляции, нескольких простеньких слов на четырех языках и определителя птиц, на форзаце которого было выведено «Андерс Экман», они устраивали экскурсии в джунгли, показывали приезжим крошечных ослепительно-ярких лягушек, чья слизистая кожа содержала достаточно яда, чтобы убить двадцать человек. Все натуралисты потом признавались, что уже через восемь минут прогулки по лесу были готовы отдать все, что имели, лишь бы благополучно из него выбраться.

Иногда к концу дня генератор не выдерживал перегрузок, и в лаборатории гасло электричество (за исключением резервных генераторов, которые поддерживали арктическую температуру в морозильных камерах, где хранились образцы крови). Тогда жара гнала всех ученых, кроме доктора Свенсон, в реку, хотя там было еще хуже, чем в джунглях: в мутной взвеси было невозможно определить, кто к тебе подплывает. Когда они медленно, стараясь не привлекать хищников плеском, заходили в воду, то беседовали не о паривших над ними удивительных бабочках величиной с носовой платок, а о рыбке-невеличке кандиру, умеющей проникать в мочеиспускательный канал – с катастрофическими последствиями. Марина, не имея выбора, плавала в своем платье и считала, что одновременно его стирает. Приходилось остерегаться водяных змей, чьи головы торчали над поверхностью реки, словно крошечные перископы, и летучих мышей-вампиров, которые запутывались коготками в москитных сетках над койками. В воде никто долго не задерживался, даже доктор Буди, в юности бывшая чемпионкой по плаванию у себя в Индонезии.

Для развлечений, не связанных с природой, имелись старые научные журналы и ветхая подшивка «Нью-йоркера», но все самые интересные статьи, как назло, прогрызли какие-то зловредные насекомые. У доктора Свенсон было собрание сочинений Диккенса – каждый том обернут в плотный пластик и перевязан бечевкой. Выдавая книги докторам, она устраивала выборочные проверки, дабы убедиться, что коллеги держат Диккенса чистыми руками. В пластиковой обложке каждой книги лежала палочка корицы – когда-то доктор Рапп сказал, что муравьи боятся ее запаха. Муравьев доктор Свенсон считала главной угрозой цивилизации.

Единственной альтернативой кратким и жалким развлечениям – прогулкам, плаванию и чтению – для доктора Свенсон и доктора Сингх, доктора Нкомо, доктора Буди и двух докторов Сатурн была лаборатория, слегка напоминающая казино Лас-Вегаса. Там они проводили время без календаря и часов. Работали, пока не давал о себе знать голод, делали перерыв и ели – открывали банку абрикосов и банку тунца. Трудились до отупения, а потом возвращались в свои хижины, стоящие кружком позади лаборатории, словно бунгало в летнем лагере для девочек «Копье и Вигвам», и ложились на узкие койки. Перед сном читали кусочек из Диккенса. К концу первой недели Марина добралась до половины «Крошки Доррит». Из всех утраченных вещей она больше всего жалела о романе Генри Джеймса.

Что до лакаши, то они терпеливо переносили постоянное измерение и взвешивание, позволяли регистрировать свои менструальные циклы, брать у детей кровь на анализ. Доктор Свенсон принимала это как должное и любила рассказывать Марине о бесконечных уговорах и подарках, которые когда-то требовались даже при самых элементарных обследованиях.

– Я приручила их, – говорила она, нисколько не стесняясь выбранного слова. – Мы с доктором Раппом много сделали для того, чтобы завоевать их доверие.

Но хотя доктор Свенсон и приучила индейцев терпеть ее исследования, дружбы с ними она не искала. Лакаши редко делились с учеными своей сушеной рыбой и жвачкой из корня маниока. Угощение незавидное, но с этого начинается любой курс антропологии: главный признак благополучного сообщества – совместная трапеза. А доктор Свенсон строго-настрого запрещала своим сотрудникам делиться едой с лакаши, считая, что для традиционного уклада банка арахисового масла страшнее телевизора. Так что, возможно, отказ лакаши хлебосольничать был лишь пассивной местью. Только Пасха ел с обоих столов, точнее, из обоих котлов. Лакаши не стучались в дверь лаборатории, чтобы пригласить ученых на свои танцы до трех утра, которые они устраивали по каким-то одним им ведомым поводам. Не оставляли ученым записку «Скоро будем», когда вдруг куда-то пропадали и деревня погружалась в зловещую тишину. Возвращались индейцы через двенадцать часов, на цыпочках – все как один красноглазые, притихшие, похмельные. Даже от детей пахло каким-то особым дымом, и они как столбики сидели на берегу реки, глядя прямо перед собой, и не расчесывали укусы насекомых.

– Мы раньше называли это «поиск видений», в честь ритуала коренных жителей Северной Америки, – сказала доктор Свенсон, когда на третий день своего пребывания в лагере Марина в панике прибежала в лабораторию, спрашивая, куда все делись, – туземцы исчезли, как в фильме ужасов. – Это было идеальным определением того, чем они занимаются. Но потом появилась видеоигра с таким названием, и все стареющие нью-эйджеры дружно принялись оправдывать свои наркотические пристрастия «поиском видений». Теперь я никак это не называю. Просыпаюсь, вижу, что они ушли, и думаю: «А, опять им приспичило».