Эдуард Лимонов - Рассказы

«Здорово, Лимон, еб твою мать!» — Кривая улыбочка была на губах моего друга. Он с силой сжал мою ладонь и, притянув меня к себе, обнял. «Еб твою мать» прозвучало как ласка. Алекс обнял и скользко поцеловал меня. От него пахнуло потом и духами «Экипаж».

Он очень изменился. Коротенькая шерстка прикрывала его крутую крепкую голову. Раньше волосы были парижские, эстетские, длинные. Из-под белой тишотки без рукавов белыми круглыми мешками выпирали плечи. Он набрал веса и сил. Неизменные кавалерийского типа сапоги и черные узкие деми-джинсы дополняли его костюм.

«Здоровый стал, как зверь. Накачался!» — объявил я, оглядев Алекса. Он не только накачался, но и шрамов у Алекса прибавилось. В дополнение к старым шрамам на руках и не так давно появившемуся шраму, пересекающему лицо (такой шрам мог иметь его папа-кавалерист при взятии Берлина или другого враждебного города, — сабельный), даже плечи Алекса теперь были украшены шрамами. Злые языки утверждали, что Алекс режется сам, при помощи бритвы. Мне всегда было ясно, что Алекс — личность странная, но именно это меня в нем и привлекало.

«Гири тягаем…» — объяснил за Алекса причину его тугих мешочных плечей стоящий за Алексом казак. Кроме адъютанта-казака, вместе с Алексом в мастерской проживал и адъютант-грузин. «Ну что, пизда? — Алекс взял пьяную Лелю за шею и притянул к себе. — Опять напилась?» — Притянуть Лелю к себе легко, потому что маленького роста блондинка ничего не весит. Они поцеловались. Другой рукой Алекс схватил Элиз и притянул ее к себе с другой стороны, так что вино в бутыли резко булькнуло.

По лакированному паркету мимо широкой винтовой лестницы, ведущей на второй этаж, мы прошли к столу, вокруг которого эта банда, очевидно, помещалась до нашего прихода. Казак, обтерев предварительно полотенцем, поставил перед нами разнообразные сосуды. У них было пиво, я сказал, что буду пить пиво, потому передо мной поставили немецкую пивную кружку красивого цветного стекла.

«Ну что, Лимон, бля… Как живешь?» — сказал Алекс, дотянувшись до моего плеча со своего высокого массивного кресла во главе стола. Стул, на котором сидел я, тоже был высокий, старинный и красивый, другие стулья были красивые, эстет Алекс привез их из парижской квартиры, но кресло было одно, для босса.

«Важный стал, Лимон, сука…» — сказал Алекс и, потрепав меня по шее, вдруг схватил мою левую руку и больно выкрутил ее.

«Оставь руку! — как можно спокойнее сказал я. — Не то получишь любой из этих бутылей по голове, — указал я на стол, на котором в беспорядке стояли бутыли, банки пива, массивные кружки, бронзовые подсвечники. Сказав „бутылей“, я имел в виду бронзовый подсвечник, И руку он мою не отпускал, было больно, я добавил: — Обижусь!»

Он меня знает, он знает, что если я что-то говорю, то я имею это в виду. Он отпустил руку и, обняв за шею, поцеловал меня.

«Ты что, Лимон, я же тебя люблю. Ты мой единственный друг».

«Совсем охуел, Алекс?! — сказал я, потирая левую руку. — Ты что такой дикий…»

«Страна такая, Лимон… — хулигански улыбнулся он. — Не обижайся, ты же знаешь, как я тебя люблю. Ты для меня как брат. Ты брат мой! — закончил он поэтически. — Давай выпьем!» — И стукнул с размаху крепко своей пивной кружкой о мою пивную кружку.

«Видишь, как живу! — обвел он рукой мастерскую. — Там наверху еще один этаж, — он указал на винтовую лестницу, как раз за моей спиной. — Там спальни». — От вездесущих русских сплетников, сеть их охватывает все материки и даже острова мира вплоть до Новой Зеландии, я знал, что Алекс дошел до такой жизни, что вынужден будто бы совсем на днях отказаться от второго этажа и стаскивает все вещи на оставшийся. Но я ничего Алексу не сказал. Я Алекса всегда любил странною любовью, я гордился его псевдорусской широтой, его безумием человека, неизвестно зачем, исключительно из пижонства истратившего множество денег на всех и каждого. Было бы бестактно указать ему на надвигающуюся его бедность. «Леля, сообщившая мне по секрету, что Алекс занимал у нее деньги на еду, поступила нехорошо», — подумал я.

На другом конце стола, пытаясь налить себе в бокал вина, Леля не сумела удержать галлоновую бутыль в равновесии и, задев ею о бокал, выплеснула содержимое бутыли на стол и на свои светло-оливкового цвета брюки.

«Еб твою мать! — выругалась Леля. — Ни одного джентльмена вокруг!»

«Пизда дурная…» — прокомментировал Алекс. Сидевший рядом с Лелей казак оглушительно захохотал. Невероятно широкая под клетчатой рубашкой грудь его заколыхалась.

«Я ж тебя люблю, Лельчик!» — воскликнул казак и, выйдя в кухню, вернулся с кучей бумажных салфеток. Торопясь, мы сообща разбросали салфетки по столу. Леля, брезгливо приподнявшись в мокрых брюках, дотянулась до бутыли и, взяв ее обеими руками, некоторое время пила из бутыли вино, шумно взглатывая.

«Штаны-то сними, посыпь солью, а то пятна останутся, — посоветовал ей казак. — Я тебе какой-нибудь халат дам». — Вдвоем, покачиваясь, они ушли наверх.

«Смотрите там у меня, не ебаться! — строго закричал им вслед босс Алекс. И опять, обратив свое внимание на меня, спросил: — Ну как живешь, Лимон, с лягушатниками?»

«Тихо живу, — сказал я. — Пишу себе. Еще одну книгу написал».

«Во Франции нечего делать творческому человеку», — убежденно объявил Алекс.

«Париж красивый?» — вдруг спросил доселе скромно сидевший в самом дальнем углу стола грузин.

«В жопу там в Париже ебут таких, как ты, Шалва… — незло, но насмешливо сказал Алекс. — Лимон, хочешь его выебать? Он, кажется, по тому же самому делу, что и ты, — захохотал Алекс. — Пойдите, пойдите на второй этаж, там на всех места хватит… Идите, мальчики…»

Алекс знал по меньшей мере одну из моих жен, но почему-то упорно продолжает держать меня за гомосексуалиста. На людях. Я никогда особенно не возражаю, после выхода моей книги «Это я — Эдичка» многие в мировом русском комьюнити считают меня гомосексуалистом. Однажды, я был как раз в обществе Алекса в тот вечер, мне пришлось дать по морде наглецу, подошедшему к нашему столику, назвавшему меня грязным педерастом. В русском ресторане в Бруклине. Я сам шучу по поводу своего гомосексуализма направо и налево. Но не Алексу, по секрету рассказавшему мне как-то, как его еще пятнадцатилетним мальчиком совратил отец-настоятель в русском монастыре, меня на эту тему подъебывать.

«Ты что такой агрессивный сегодня?» Он оправдался:

«Ой, Лимон, какой же ты обидчивый. Я же тебя люблю, Лимон! Я твой брат. Ты помнишь, ты сам сказал мне после смерти Володи: „Хочешь, Алекс, я заменю тебе Володю?“»

«Хитрый ты, Алекс… — сказал я. — Все помнишь, что тебе выгодно».

«А ты думал… — усмехнулся он. — Эх, Лимон, друг ты мой… — Опять, потянувшись до меня с трона, он больно шлепнул меня по плечу: — Рад тебя видеть! Думал, не придешь. Все, все от меня отвернулись! Трудности у меня, денег временно нет, галерейщика нет, вот и дела хуевые пока… Но я вылезу!