Юрий Поляков - Красный телефон [сборник]

Многие авторы писем замечают, что читать роман очень весело, но по окончании становится грустно.

Увы, это стойкая традиция российской сатиры, восходящая скорее не к «пародийному модусу повествования», а к невеселой отечественной реальности, в чем все мы, каждый по-своему, виноваты. Потому-то я и не стал совсем уж скрываться за столь модной сейчас «авторской маской», а вывел самого себя на страницах романа в качестве эпизодического лица, и без особого, как вы заметите, снисхождения. Что же касается главного организатора всей этой литературной аферы, от имени которого и ведется повествование, то мало-мальски внимательный читатель увидит: нигде на всем пространстве романа он ни разу не назван – ни по имени, ни по фамилии, нет и описания его внешности. Полагаю, смысл этого авторского ухищрения (кстати, в техническом смысле довольно трудоемкого) понятен. Мы живем в эпоху, когда антигероем может стать каждый.

Вот и все, о чем я хотел предуведомить читателей. Остальное, надеюсь, будет понятно из книги. Ведь, как утверждал критик-табулист Любин-Любченко: «Каков текст – таков контекст!»

На этом я поставил точку в марте 1997 года, когда написал предисловие к «Козленку…» специально для третьего тома собрания моих сочинений, которое выпускало «ОЛМА-Пресс» – одно из первых в стране крупных частных издательств. Его основали два выпускника философского факультета МГУ, оба выходцы с Украины – Олег Ткач и Владимир Узун. Полные молодой раскрепощенной постсоветской энергии, они быстро обгоняли по объемам и доходам хиреющих прямо на глазах гигантов советской книжной индустрии. Почему? Трудно объяснить в двух словах. Сошлюсь на один лишь пример из своего писательского опыта. В 1990 году «Советский писатель» решил выпустить том моего избранного, куда должны были войти повести «Сто дней до приказа», «ЧП районного масштаба», «Работа над ошибками» и «Апофегей». Вдруг выяснилось, что на мою позицию в тематическом плане не хватает бумаги, что само по себе выглядело странно, ибо выделена она была. Я удивился, но мне объяснили: кризис административно-плановой экономики. «Мы очень хотим издать вашу книгу, но без бумаги не получится!»

Выход из тупика был найден. В ту пору в стране уже вовсю бурлило кооперативное движение, жестко и расчетливо задавленное в начале 1990-х монополистами и компрадорами, сориентированными на импорт, сырьевую экономику и полную зависимость от Запада, за что Данте поместил бы Ельцина с Гайдаром в круге ада, где парятся предатели своего Отечества. Но у меня был армейский приятель Жора Улановский. Мы с ним сидели вместе в карантине, а потом, работая в Бауманском райкоме, я его выручил, помог без выговора восстановить комсомольский билет, утраченный во время дембельской пьянки. Он как раз занялся типографским бизнесом и по-дружески достал под мою книгу вагон бумаги, имевший как бы две цены – символическую, государственную, и реальную – рыночную.

Собственно, на этой разнице, по-научному марже, и поднялись первые наши миллионеры. Пользуясь служебным положением или связями, они брали сырье по казенной цене, а продавали по рыночной. Жора, конечно, купил бумагу по рыночной. Он-то знал, что моя предыдущая книга «Сто дней до приказа», выпущенная в 1988 году «Молодой гвардией», разошлась молниеносно и стояла в «обменниках» на самой высокой, золотой полке. В ту пору в борьбе с книжным дефицитом, а заодно и с черным рынком, была придумана система книгообмена. В магазинах оборудовали витрины, где любой библиофил мог выставить для обмена принадлежащую ему книгу. Для удобства издания разделили на несколько категорий в соответствии с востребованностью. Так вот, «Сто дней до приказа» относились к высшей категории: на них можно было выменять любую редкую книгу. Поэтому Жора планировал не только покрыть убытки, но и заработать.

Вдруг вагон его бумаги бесследно исчез со склада «Советского писателя». Я помчался к директору издательства Владимиру Николаевичу Еременко, между прочим, отцу моего давнего товарища прозаика Володи Еременко, но руководитель лишь развел руками, мол, бардак в стране, и в знак дружеского расположения напоил меня чаем с сушками. Деньги за бумагу Жоре, конечно, вернули, но исходя из госцены, а это на порядок меньше потраченных средств. Понятно, что такие издательства, где бесследно пропадают вагоны, где не понимают своей выгоды, не могли соперничать с нарождающимися частными предприятиями.

Скромный офис «ОЛМА-Пресс» размещался возле метро «Менделеевская». Самое большое помещение было отведено под стильно обставленный кабинет главного редактора. Олег Ткач, обладатель черного пояса карате, подтянутый, пружинистый, ходил беспрерывно из угла в угол и вел с авторами высокоинтеллектуальные беседы о жизни, Отечестве и творчестве, заканчивавшиеся обычно вопросом о размерах гонорара. Когда называлась сумма, Ткач лучезарно улыбался, просил подождать пять минут и скрывался за смежной дверью. Там в небольшой спартанской комнате с зашторенными окнами сидел за пустым столом Узун, бывший десантник, массивный, как забывший диету боксер-тяжеловес. Перед ним лежал большой калькулятор с разноцветными клавишами. Олег сообщал ему запрошенную сумму, Володя хмурился и стенобитными пальцами тыкал в крупные кнопки, что-то складывая, вычитая и деля, потом хмуро смотрел на полученный результат и говорил: «да» или «нет». В зависимости от этого Ткач, вернувшись к автору, подтверждал условия или продолжал вести высокоинтеллектуальную беседу до тех пор, пока писатель не соглашался на более скромные условия оплаты.

В «ОЛМА-Пресс» меня привел Александр Гурвич, впервые выпустивший «Козленка» в свет в своем издательстве «Ковчег». Он вступил в партнерские отношения с Узуном и Ткачом, после чего разочаровался в книжном деле и бросил это занятие. А Гурвичу рекомендовала мою рукопись, если не ошибаюсь, Алла Шевелкина, переводчица с французского языка. Она в свое время способствовала выходу во Франции в издательстве «Ашет» моей повести «Парижская любовь Кости Гуманкова», имевшей там успех. В связи с этим «Ашет» заказал мне новый роман и выдал под чернильницу аванс – шесть тысяч франков, – деньги по тем временам огромные, во всяком случае, для меня. На пятьсот франков (чуть меньше ста долларов) можно было всей семьей нормально жить месяц, даже два. Для сравнения: за 500-страничный том избранного издательство «Республика» в 1994 году заплатило мне всего сто долларов.

Помню, передав от французов двенадцать больших бумажек с портретом Делакруа, Алла, смущаясь, попросила у меня в долг три тысячи франков: мол, начала ремонт в квартире и не рассчитала. Я, разумеется, выручил, а она, совсем уж смутившись, сказала, что больше десяти процентов мне дать не может. «Каких процентов?» – не понял я. «Ну как же… Если бы ты положил деньги в банк, то получал бы до 17 процентов годовых, а я могу дать тебе только десять». – «Алла, ты спятила! Какие счеты между друзьями?! Ты же не берешь с меня за посредничество с французами. А могла бы…» – «Не могла…» – тихо ответила она. Мы стояли и смотрели друг на друга, как два советских ископаемых в предчувствии неумолимо надвигающегося ледникового периода, который скоро изменит все – и фауну, и флору, и даже границы континентов…