Микаэль Юрас - Короткие слова – великие лекарства

Мама. Джон Фанте. Моя мама была полной противоположностью матери Бандини. Не итальянка. Я мечтал, чтобы она была итальянкой: это было бы оправданием для моей привычки разговаривать руками. Но почему итальянцы разговаривают руками? Может быть, оттого, что их язык слишком беден, чтобы полностью выразить их мысли? По правде говоря, я ничего не знал об этом, потому что знал только два итальянских слова – «моцарелла» и «тирамису», которыми всегда называл только итальянские деликатесы, произведенные во Франции. Моцарелла, которая никогда не видела ни Кампанью и ни одной буйволицы. Тощая моцарелла из коровьего молока.

Кроме того, я иногда напевал старую песню Алана Соренти. Tu sei la unica donna per me [17] «Ты единственная женщина для меня» ( ит. ). ( Примеч. пер. ) .

Эта песня так хорошо забыта, что ее название выглядит как имя на могиле, но когда ее мелодия разносится в воздухе, в этом мотиве звучит все, что в Италии было итальянским, когда я слушал его раньше. В нем слышны Колизей, солдаты с пластмассовым китайским оружием, Пизанская башня, куда не пускают посетителей, Венеция с гигантскими лайнерами, которые становятся на якорь в десяти метрах от площади Святого Марка, голубое небо и невероятно нежный летний воздух.

Как мои уши возымели честь услышать рассказ старого Алана о его жизни? Это была любимая песня Анджелы, домработницы, служившей у моих родителей. У нас с ней были нежные и доверительные отношения. Второй человек (считая первой мою бабушку), который сыграл важнейшую роль в моем детстве. Ухаживая за мальчиком, которым я тогда был, она ни разу не спросила, почему мои интересы не такие, как у детей моего возраста. Она часто рассказывала мне о своей трудной жизни на юге Европы, в краю, который терзают солнце и растущая с бешеной скоростью безработица. Для меня, который жил под защитой и в умеренном климате, это была экзотическая страна. Желтая сухая Италия, где каждый вечер красное солнце светит над горами, похожими формой на сломанные зубы.

– Ты несчастна во Франции?

– Нет, твоя страна добра к таким людям, как мы. Здесь у меня есть работа.

– Да, но ты скучаешь по своей стране, я в этом уверен.

– Ты прав. Я думаю о ней каждую минуту.

– О чем ты больше всего скучаешь?

Мой вопрос был бестактным, но не был предназначен для того, чтобы вызвать у Анджелы слезы. Однако они пролились и текли медленно, словно несли с собой воспоминания.

– О ее запахе. Запахе лесной чащи, portato dal vento caldo [18] Который горячий ветер приносит с собой ( ит. ). (Примеч. пер. ) .

Я был дорог Анджеле. Она так и не смогла родить своего ребенка. Я был для нее сыном. К тому же она, как мать, дала мне имя – Алессандро. Это раздражало мою настоящую мать – и моего отца тоже: он чувствовал ревность, когда видел, что иностранка способна любить его собственного сына.

Мама обращалась с Анджелой как со служащей, но я – нет. Иногда я много часов подряд ходил за ней, когда она работала по дому (мыла, стирала, развешивала, гладила, вытирала пыль), чтобы слушать, как она говорит… И значит, слышал, как она поет эту ужасную песню.

Моя мать обращалась к ней только для того, чтобы дать указания (например, «салфетки и посудные полотенца не смешивают»). И попутно просила Анджелу передать сообщение мужу: муж Анджелы был у нас в доме разнорабочим. (В этом случае мама делала исключение и смешивала полотенца и салфетки, хотя упомянутый супруг лишь едва говорил по-французски, что в «обычной» ситуации было для мамы совершенно неприемлемо.) Он был строителем. Ни моя мать, ни мой отец строителями не были. Мама всего один раз делала что-то близкое к этой профессии – когда ходила (единственный раз) в магазин товаров для домашних работ. Она искала там гвозди, чтобы повесить в семейной библиотеке портрет Александра Дюма. Явилась туда, как пришел бы Клод Леви-Стросс (знаменитый антрополог и культуролог) к какому-нибудь господину Поделке познакомиться с племенем мужчин, которые носят синюю рабочую одежду. Она, конечно, рылась в глубине своей памяти, выясняя, действуют ли еще ее прививки. К счастью для нее, встреча не была долгой, и туземцы ее ничем не заразили.

Работа – это разоблачитель. Мелани смотрела на меня и просила, чтобы я перестал мечтать.

– Твоя мать не такая, как все, – тут я с тобой согласна. Но она тебя любит – конечно, по-своему. Все матери любят детей по-своему. Моя обожает меня, а моих братьев не замечает. И я не осуждаю ее за это.

– Может быть, это потому, что ты любимая.

– Может быть.

– Твои братья, должно быть, ее ненавидят. И конечно, ненавидят и тебя.

– Нет, я так не думаю.

– Не думаешь. Но ты в этом уверена?

– Нет.

– Ты не могла бы это проверить. Ты сомневаешься, Мелани. Моя мать ужасная! Но я согласен: она что-то чувствует ко мне. Вот именно: что-то, а не любовь. Что-то такое. Я бы сказал: это больше похоже на легкую ностальгию. Девять месяцев я был частью ее тела. Она, несомненно, жалеет о том времени. Как земля жалеет о том, что лишилась Луны. Одно мгновение жалеет, а потом говорит себе, что этот холодный мрачный спутник не такая уж большая потеря. Я был спутником моей матери-планеты.

– Ты все преувеличиваешь. Кончится тем, что ты сойдешь от этого с ума. И кто знает, как ты сам будешь любить своего ребенка, если когда-нибудь станешь отцом?

– Отцом? Из меня получился бы странный отец. Когда я выходил бы с сыном из школы, на меня смотрели бы настороженно – думали бы, что я украл мальчика, которого держу за руку.

– Алекс, ты проецируешь на других свое негативное видение мира. На всех других. Они не хотят тебе зла. Они не наблюдают за тобой украдкой. Они не замечают тебя, как не замечают весь мир. И если иногда встречаются с тобой взглядом, то случайно. Им все равно, какая у тебя внешность и какая профессия. Ты лечишь людей книгами. Ну и что? Ты отказываешься жениться. Ну и что? Кто от этого страдает? Я! Другим на это совершенно наплевать. Я люблю тебя.

Хвала различиям и безразличию! Позитивная уверенность Мелани. Полная отрешенность. Жить и дать жить другим. Она могла бы стать библиотерапевтом вместо меня. Яркая личность, колоритный библиотерапевт. Вот что главное в жизни – встречаться с яркими личностями.

Мелани уже несколько недель жила у своих родителей. Возвращение к истокам – в какой-то степени вынужденное. Однажды вечером она вышла из дома на пробежку и не вернулась. Бесконечный бег трусцой. Чтобы он продолжался так долго, нужно бежать сотни километров. Прозрение: с Алексом у нее никогда ничего не получится. И желание курить – у нее, не курившей уже десять лет. Мелани выкурила почти всю пачку у выхода из бара, где купила ее. Выплюнуть свое прошлое. Ничего не оставить в себе. Воздух такой нежный. Люди на террасе выглядят счастливыми. Кто-то громко разговаривает. Алекс ждет ее – Алекс, который ее любит. А она теперь любит его лишь временами – перерывы в работе сердца. Иногда она готова задушить Алекса за пустяк.