Елена Роговая - И здрасте вам через окно!

Что может быть прекраснее южной ночи! В эти часы отдохнувшая от дневной жары природа раскрывается в полном великолепии, позволяя себе быть естественной и свободной. Луна, не стесняясь своей полноты, бесстыдно раскинулась на пушистом сером облаке, а мириады разноцветных звезд, рассеянные по небосводу, свисают на ней бархатным балдахином, укрывая светило от сквозняка и ночной прохлады. Цикады, облюбовавшие в соседнем палисаднике кусты и старую яблоню, трещат так громко, что заглушают железный лязг портовых кранов и маленьких пузатых буксиров, провожающих корабли в дальнее плавание.

– Доброй вам ночи, Галина Борисовна.

Гала вздрогнула от неожиданности и обернулась. Александр Владимирович стоял, облокотившись на лестничные перила, и курил папиросу.

– Удивительная ночь. А небо-то какое! Слышал, у вас произошел небольшой пожар?

– Мендель поставил лампу под кровать и забыл. Все могло закончиться плохо, если бы Савелий не проснулся. Извините, мы потревожили ваш сон.

– Да что вы! Я еще даже не ложился. Работаю над портретом одной прекрасной дамы.

– Интересно. Вы позволите взглянуть или это должно быть в секрете, пока картина не будет закончена?

– Конечно, позволю. Я не суеверный, поэтому милости прошу. Надеюсь, ночной поход к одинокому мужчине не повредит вашей репутации?

– Уважаемый Александр Владимирович, в мои- то годы! Скажу больше, мне будет приятно, если меня уличат в связи с молодым мужчиной, – весело произнесла Гала, подкручивая на голове растрепавшуюся папильотку.

Сосед торопливо сделал несколько затяжек и выбросил окурок. – Знаю, что вредно, но не могу отучиться от пагубной привычки.

– Я тоже. Но если быть честной – я и не пытаюсь.

Несмотря на статус одинокого мужчины и творческую профессию, сосед был аккуратным человеком и соблюдал в своей комнате относительную чистоту. Гобеленовый диван с деревянными подлокотниками, круглый стол, шкаф, этажерка с книгами, два стула и обтянутое коричневым бархатом кресло стояли вдоль стен, отчего помещение выглядело почти просторным. Под лампой в центре комнаты располагался мольберт с подрамником. Целые и наполовину использованные тюбики с красками, жестяные флаконы с растворителем, керосином и лаком, грязные тряпки и шпатели лежали на столе рядом с развернутой холщовой тряпицей и торчащими щетинными и колонковыми кистями разных размеров. Палитра с красками покоилась на грязном табурете в ожидании художника.

– А у вас здесь уютно.

– Вам нравится?

– Мой друг, я бывала во многих мастерских, и во всех царил такой бардак, что невольно приходила мысль, что художники и чистота – это взаимоисключающие вещи.

– Отчасти вы правы. Во время работы некогда думать об уюте и порядке. Творчество захватывает целиком. Прежде чем начнешь работу, мучительно ищешь правильное композиционное решение, подбираешь нужный формат, контраст величин переднего и заднего планов… В такие моменты использованную бумагу я бросаю прямо на пол. Иногда ноге ступить некуда. Так работаешь до тех пор, пока не найдешь решение, а потом торопишься сделать пробы колеров и только после высыхания красок переносишь образ на холст. Рисуя, ты погружаешься в себя так глубоко, что не замечаешь времени, не ощущаешь границ пространства, в котором находишься в данный момент, и выпускаешь кисть из рук либо в полном бессилии, либо по не зависящим от тебя причинам. Этот мир забирает тебя целиком, опустошая тело и душу. Ты пишешь, не обращая внимания на усталость и голод, по сотне раз отходишь в сторону и смотришь на картину со стороны, снизу и сбоку, в отражении зеркала. И сделав заключительный мазок, уходишь от полотна, даже не взглянув на него, потому что уже не в состоянии увидеть что-либо. Все ошибки станут очевидными только после перерыва. Простите, вы хотели взглянуть на картину, а я вас заговорил.

– Слушала с превеликим удовольствием. Пока вы рассказывали, я, как хорошая ученица, рассматривала работу с разных сторон. Мне кажется, я знаю эту женщину. Она очень похожа на соседку – маму Яши.

– Совершенно верно. Это Дебора Казимировна. Удивительный типаж и находка для художника.

– Колоритный портрет, и цветовое решение очень интересное.

– Это все потому, что я делал наброски в вечернее время. На закате солнце окрашивает предметы совершенно по-особенному. Оно играет с оранжевым и голубым, меняет их колорит, смешивает и превращает цвета в более горячие и контрастные.

– Удивительно, вы пишете портрет без натурщицы.

– Опыт, знаете ли. В начале тридцатых годов студентам художественных училищ охотно давали подработку в редакции. Я устроился в журнал «Безбожник у станка». В первый же день получил задание пойти на молитвенное собрание к баптистам и сделать несколько интересных рисунков. Сами понимаете, что рисовать в открытую не было возможности, поэтому приходилось работать по памяти. Нам советовали найти самый яркий образ, а лучше несколько, и запоминать не только общий вид, но и детали. Сидишь, делаешь вид, что слушаешь, а сам рассматриваешь какую-нибудь бабулечку, отмечаешь нюансы. Закрываешь глаза, прорисовываешь до мелочей и снова на объект – сличать с оригиналом. Вот так и натренировался.

– Я могу посмотреть, как вы работаете?

– Конечно. Садитесь на диван или вот в это кресло. Очень удобное. Я его месяц назад приобрел на тот случай, если кто-нибудь захочет портрет заказать. Могу предложить вам стаканчик вина?

– Да чего уж там, давайте. Все равно ночь пропала. С вашего позволения, я за сигаретами схожу.

К возвращению Галы стул был застелен чистым рушником, а на нем красовался фужер красного вина и тарелка с хорошей жменей спелых вишен. Винно-фруктовую композицию сосед подвинул вплотную к креслу и пригласил гостью занять место в «зрительном зале». Больше часа Гала непринужденно болтала с художником, но вино с ночью победили, и Гала не заметила, как уснула. Голова старушки, унизанная папильотками, склонилась набок, нижняя губа немного отвисла. Сначала послышалось легкое пыхтение, а потом и зычный храп с триолями и вибрато. От храпа ушедший в художественную нирвану Александр Владимирович незамедлительно вернулся в реальность и взглянул на соседку. При всей комичности ситуации мадам Гала смотрелась потрясающе. Вальяжно развалившись в кресле с закинутой ногой на ногу и уронив парчовую пантолету на пол, она не выпустила из руки дымящийся мундштук. Худенькое тело под шелковым китайским халатом содрогалось при каждом вдохе, а поза напоминала «истерический мостик», популярный у барышень в прошлых веках, «делающихся без чувств» при каждом удобном случае. Александр Владимирович с улыбкой взглянул на спящую Галу и, не задумываясь, сменил на мольберте подрамник. «Я напишу ее «а-ля прима».