Елена Роговая - И здрасте вам через окно!

– Мирочка, доброе вам утро! – послышался голос Сары Моисеевны. – Я вижу, ви грустите. У вас проблемы? А какие? Женские. Я вас понимаю и, кажется, догадываюсь, в чем дело. Сава вам начал изменять. У мужчин вместе с сединой такие глупости в голову лезут! Если хотите, поднимайтесь к нам. Хотя не нужно к нам. Я сама сейчас спущусь, и мы вежливо тихонечко поговорим. Зачем всем знать о таких деликатных проблемах. Мирочка, мне что хочется сказать: обычно о самом сокровенном рассказывают совершенно чужим людям. Так легче. Я через все это прошла и как старший товарищч могу помочь. Я много лет работала уборщицей в лаборатории у знаменитого физиолога. Чего только не нагляделась! Там доктора лягушкам иголки в позвоночник пихали, чтобы они не дергались, когда проводят опыты. Ой, боже упаси, я же не говорю, что Саве так же нужно сделать! Не перебивайте, Мирочка, когда речь идет о науке. Так вот, потом они лапку лягушачью в баночку с кислотой опускали, а она ее поджимала. Представляете, позвоночник разрушен, а она ногу все равно вверх тянет. Это рефлексом называется. Так я что хочу сказать, то, чем они нам изменяют, тоже рефлекс, и он у них очень развит. Конечно, это плохо лечится, но надежда избавиться от патологии есть. Я со своим Семеном жила долго и счастливо много лет. Ви думаете, мне не за что его упрекнуть?

– Сара Моисеевна, да не в этом дело.

– А в чем тогда? Что такого мужчины могут сделать, чтобы мы страдали по-женски?

– У меня, наверное, рак.

– Да ви что! Какое расстройство! Мне прям сердце сейчас тоже там защемило. А как ви догадались?

– В бане мылась, мочалкой провела по груди и нащупала.

– Как тяжик или на шишку похоже?

– Вроде что-то круглое.

– Если круглое, даже не переживайте. У Светланы Генриховны, той, что живет на Ришельевской угол Жуковского, уже было. Пока она лежала в раковой больнице, научилась лучше всякого доктора отличать «плохую» опухоль от «хорошей». Если хочите, я с вами к ней схожу. Прям не могу смотреть на вас грустную раньше времени.

– Спасибо, Сара Моисеевна, за заботу, но я врачам больше доверяю. Они же учились, да и опыта больше, чем у Светланы Генриховны.

Через пару дней Мирав попрощалась с семьей и ушла в больницу. В приемном покое пришлось сидеть долго, и Мирав от нечего делать принялась рассматривать плакаты, развешанные по стенам. На самом большом был изображен Сталин, работающий в кабинете до самой ночи. Настольная лампа мягко освещала государственные бумаги, аккуратно разложенные по всему столу вождя, а надпись: «О каждом из нас заботится Сталин в Кремле» давала надежду, что все будет хорошо. Женщина в красной косынке, смотрящая на бескрайние хлебные поля, сообщала о том, что «С каждым днем все радостнее жить», а малыш-здоровяк с розовыми щечками всех предупреждал о том, что «Наши дети не должны болеть поносами». Мирав читала не торопясь, проговаривая каждое слово, пока не дошла до черно-белого плаката «Женщина! Учись грамоте!». В деревенской избе с русской печью и самоваром стоит пожилая женщина в лаптях, а ее вполне модная дочурка с ободком на голове и книжкой в руках бесстыдно говорит ей: «Эх, маманя, была бы ты грамотной, помогла бы мне!» – «Ты смотри-кась, укоряет мать! А может, у нее возможностев не было учиться, – оправдывала крестьянку Мирав. – Доце, похоже, доклад к завтраму нужно приготовить, а времени не хватает. Оно и понятно, дело молодое – кому же с книжками все дни сидеть хочется кроме нашего Менделя. В кого такой уродился? Просидит всю молодость и не женится».

– Следующий, – послышалось из кабинета.

Мирав нерешительно вошла и протянула направление…

– Ты не переживай. Здесь лучшие хирурги в городе. Соперируют так, что краше прежнего будешь, – утешала Мирав санитарка. – Лишнее отрежут, нитками подтянут и сися как у молоденькой торчать будет.

– Да ну ее, эту сисю. Болезнь шибко страшная.

– А ты не думай раньше времени, потому что исход не от тебя зависит, а от врачей и небесной канцелярии.

– Опять деньги за рыбу, Ульяна Иванна! – засмеялась соседка по палате. – Третий день вам толкую, а все бесполезно. Не нужно здесь пропаганду вести. Вы лучше на лекцию в красный уголок сходите.

– А ты, Катерина, мне не указ. Коли можешь человека в горе утешить, так чего ждешь. Или вас в техникумах не учили людям помогать?

На операционном столе Мирав прикрыли простыней, попросили положить руку за голову, а перед лицом поставили невысокую ширмочку. Сердце от страха колотилось так, что каждый удар отдавался в висках и кончиках пальцев.

– Да что ж ты так боишься, – попытался утешить пациентку хирург. – Как у зайца, сердце колотится. Щас укольчик сделаю, и будет это самой большой болью за всю операцию.

Врач зацепил корцангом марлевый тампон, окунул его в банку с йодом и тщательно обработал грудь. Мирав увидела, как большим шприцем с длиной тонкой иглой набирают прозрачный раствор из банки и, ужаснувшись, что все это предназначается для нее, решила больше не смотреть. Укол. Игла замерла, и уже через несколько секунд никакой боли. Следующий прокол. Чувство распирания и легкого тепла медленно разлилось по груди. Немного щипало, но терпимо. Вот еще один прокол, но уже глубже и в сторону. Разрезали, словно карандашом сломанным по коже чиркнули. Промокнули. Чудно́, режут, а боли нет. Еще раз подрезали, снова промокнули. Тянут, отсекают по кругу, словно мясо от куриной косточки. Похоже, отрезали. Шмякнули по железной чашке щипцами и унесли куда-то. Затаились, ждут. Перерыв у них, что ли? Рановато. Не успели начать, а уже отдыхают. Из соседней комнаты послышалось «можно шить». Хирург облегченно вздохнул – уже хорошо. Наркотизатору разрешили уйти. Неужели все?

После операции врач пообещал, что при благоприятном течении домой отпустят через неделю. «Такую страшилу перенесла, – думала Мирав. – Чего только в голову не придет от страха». Мир для нее вновь окрасился разноцветными красками.

На следующий день семья Ватман, включая Галу, стояла под окном палаты. Мирав, заслышав голос мужа, подошла к окну.

– Как ты? – поинтересовался Сава.

– Пока нормально, а дальше – время покажет.

– Нечего ждать, когда оно начнет показывать. Нормально все будет, и точка.

– Мам, тебе больно?

– Терпимо, синочка. Думала, будет хуже.

– Хуже на передовой. Стакан водки с каплями морфия и в госпиталь, если успеют довезти. Сколько человек в палате?

– Восемь.

– Это нормально. Ты, мать, выздоравливай быстрее, – подбадривал Савелий жену. – Без тебя дома пусто, вроде как не хватает чего.

Мирав смутилась и покраснела. Ей было приятно внимание мужа даже в такой незамысловатой форме. Первый раз в жизни он переживал за нее. Пара добрых слов, как долгожданный дождь в пустыне, наполнила душу Мирав теплом и радостью. Сава с Менделем постояли еще немного и, не найдя темы для дальнейшей беседы, засобирались домой.