Елена Роговая - И здрасте вам через окно!

– Ну Сара! – взревел Савелий.

– Семен, тебе все равно, что твою жену убивают? Иди и заступись! Не через дверь заступись! Окно для говорить, им и воспользуйся. Со своим ревматизмом ты не успеешь убежать.

Через пару секунд из квартиры вывалился разъяренный сосед. Расстегнутая рубаха сваливалась с плеч, обнажая волосатую грудь, а изо рта вместе с ругательствами разлетались слюни. Утерев рот, он ринулся по лестнице вниз.

– Держи его, Мендл! – кричала Мирав. – У него нож.

Не успел Савелий пробежать и пяти метров, как Израил схватил его за руку и резко одернул.

– Ты тоже против меня? – заорал сосед и замахнулся.

Шерман со всей силой ударил нападающего чемоданчиком по руке, захватил кисть и начал ее выкручивать наружу, придавливая соседа к земле. Взревев от боли, Савелий рванул что есть мочи и сбросил с себя Израила. Подоспевший на помощь Мендл ударил отца табуретом, после чего Савелий рухнул на землю. Повисла зловещая тишина, и все взглянули на Шермана. Он лежал и не шевелился, а его белая рубаха чуть пониже груди все больше и больше окрашивалась в красный цвет.

«Убил», – как молния, промелькнуло в мыслях у Ханы. Сначала она замерла, но уже через секунду закричала раздирающим животным криком и бросилась к мужу.

Упав на колени, она обхватила его руками, целуя и гладя волнистые волосы.

– Господи, не отнимай его у меня, – то и дело повторяла она, рыдая от беспомощности.

Сорвав с шеи платок, она пыталась промокнуть сочившуюся кровь, но шелк лишь скользил по мокрой рубахе, отказываясь впитывать густую алую влагу. Заливаясь слезами, она то и дело припадала на грудь мужу, причитая и прося Бога о милости.

– Жена, ты похожа на ворону, – тихо произнес Шерман.

Услышав голос мужа, Хана резко замолчала и, протерев от слез глаза, взглянула на улыбающегося Израила.

– Почему? – удивленно спросила она.

– Оглянись.

Перед окном цокольного этажа важно прогуливалась молодая ворона. Видя свое отражение, она демонстративно отворачивала от стекла голову и продолжала идти, но уже через секунду растопыривала крылья и молниеносно набрасывалась на «врага», запугивая его и стуча клювом по собственному отражению. Совершив пару налетов, ворона отпрыгивала в сторону и, как ни в чем не бывало, снова медленно прогуливалась вдоль окна, косо поглядывая на свое отражение и планируя следующий маневр.

– Хана, зачем кричишь и пугаешь сама себя?

– Изя, он убил тебя в сердце!

– Мое сердце бьется согласно расписанию и только при виде тебя уже который год дает нешуточный сбой. Жена, от царапины еще никто не умирал. Помоги мне встать, а то мы начинаем нервничать многих людей.

– И здрасте вам через окно! – послышался голос соседки. – Мы таки уже печально подумали, а он себе лежит и даже шутит. Израил Гершевич, как ви сами себя имеете? Ну, раз хорошо, то мы тоже рады. Я уже представила, что придется нести ваши награды медленно и печально впереди вас и на бархате. Мендл, отодвинь от героя своего папу, пока он тихо дышит носом! А когда он очнется, передай, что Сара Моисеевна ему желает ревматизм в пятки и десять кораблей золота, которое он все истратит на врачей.

И был день седьмой, и был вечер, несравнимый по своей красоте и совершенству. Как и со дня Сотворения мира, на смену солнцу пришли луна и звезды. И дали они свет всему живому, дабы не сбился человек с пути своего. И был этот вечер особенный, потому что он был наполнен любовью Божьей и человеческой.

Дома Хана помогла мужу помыться и переодела в чистую рубаху. Потом она накрыла стол белой скатертью, зажгла две свечи, и все склонили головы в молитве. И не было в этот вечер счастливее Израила и Ханы, потому что в доме царили любовь и радость. И увидел Господь, что это хорошо, и благословил род Шерманов на многие века.

Послеобеденную тишину одесского дворика на Преображенской улице разорвал рев мотоцикла. И надо же было в этот момент никому не дебоширить, как это часто делал Савелий, и даже не кричать друг другу из окон, рассказывая о сегодняшних ценах на рынке. Выхлопной газ мгновенно проник во двор, беспечно распахнутые окна и форточки, смешавшись с запахами борща, жареной рыбы.

– И где у нас снова случилось? – послышался голос Сары Моисеевны.

Мотоциклист газанул последний раз, и загруженная до отказа машина, вытолкнув из себя порцию черного дыма, заглохла посреди двора.

Дождавшись, когда дым развеется, тетя Сара внимательно присмотрелась к коренастому мужчине в солдатской форме. Распознав в нарушителе тишины соседа Зяму, тетя Сара радостно закричала:

– Боже мой, ущипните миня за бок, или я подумаю, что это фата-моргана! Дебора Казимировна! Добочка, ваш муж только что вернулся с фронта, а ви еще не здесь! Какое счастье, Зиновий Аркадьевич, видеть вас живым, здоровым и на фашистском мотоцикле!

Не успела Сара Моисеевна закончить речь, как уже на шее фронтовика повисли плачущие от радости жена и сын.

– Папка! Мой папка вернулся! Родненький, дорогой и любимый! Если бы ты знал, как мы тебя ждали и скучали! Мама почти каждую ночь плакала, – тараторил девятилетний Яшка, целуя отца.

– Сильно скучали?

– Можете быть спокойненьки, Зиновий Аркадьевич, все так и было. Яшенька, детка, отойди в сторонку. Ты еще успеешь, а тетя Сара должна полюбоваться на твоего папу-героя. Какой красавец! Сема, ты слышал пару минут назад во дворе грохот? Так то был не мотоцикл. То колотились Зямины медали друг об дружку. Ви посмотрите, какое счастье приехало в дом! Дебора Казимировна, мой Сема уже спускается помогать перетаскивать вещчи.

В арке показался силуэт худощавого молодого человека с портфелем. Увидев во дворе суматоху, Мендель прибавил шагу и, поняв смысл происходящего, задержался, чтобы поздороваться с фронтовиком.

Когда страсти улеглись, молодой человек набрался смелости и подошел к соседу.

– Здравствуйте, дядя Зиновий, – улыбнулся он.

– Мендель! Ты, что ли? Повзрослел! Настоящий мужчина. Дай я тебя обниму. Надеюсь, что за время отсутствия дяди Зямы ты уже стал академиком?

– Нет, – стеснительно произнес Мендель, – но я стараюсь.

– Правильно, старайся и мечтай, а дядя Зяма уже сейчас тебе немножечко в этом поможет.

Попытавшись что-то достать из-под груды вещей, лежащих в мотоциклетной коляске, и поняв бесполезность данной затеи, Зяма попросил Менделя немного подождать, пока не разгрузится транспорт.

– Решил на мотоцикле домой возвращаться, – пояснил он, развязывая узлы шпагата. – Надежней на своей машине, да и подарков можно больше привезти. Наслушался я, как ловкие поляки забрасывают веревки с крючками, чтобы стянуть с крыш проходящих поездов солдатские трофеи, и решил, что своим ходом надежнее будет. А то получается, проливал солдат кровь свою вдали от семьи, а дорогих сердцу людей и порадовать будет нечем из-за крохоборов. Я ведь даже весь свой накопленный табачок на рынке продал, чтобы на транспорт хватило. Экономил на всем. Вот, теперь двадцать шесть лошадок подо мной и полная люлька гостинцев.