Игорь Белодед - Синий кит

Он затих, и, набухая, будто увеличиваясь в размерах от слова к слову, произнес:

— Я — мир от мира, что станет новым миром. Я — тьма, которая родила свет, я — тот предел, за которым начинается беспредельное. Я — сердце, что бьется раскаленным солнцем. Я знаю будущее и прошлое, которое снова станет будущим. Я — Абраксас Йах.

Молчание. В баке слышалось падение снега. Метель ослабла. Небо прильнуло серыми ушами к ним двоим.

— Ничего не скажешь?

— Зачем? Зачем был этот маскарад? — прошептала София.

— Просто я люблю тебя, а ты презирала меня незаслуженно. Ты полюбила Абру, а теперь оказалось, что твой возлюбленный — часть твоего нелюбимого. И неужели ты действительно думала, что я допущу твою смерть? Я? Допущу твою смерть?

— Ты больной. Просто больной.

Сергей сделал движение, София отшатнулась от него, он продолжал настигать ее, говоря, что любит ее, что они должны быть счастливы, что все было огромной и беспричинной шуткой, которая обернулась любовью к ней, и что игра не может быть выше жизни. Внезапно откуда-то снизу послышался шум, залаяли собаки (та черно-шерстяная, которую она видела по пути к башне), в сумеречное небо поднялся свет от фар, и кто-то закричал, как будто не им: «Оставайтесь на месте! Оставайтесь на месте!». И другие голоса-подголоски засипели: «Они наверху, наверху». И башня внезапно стала громкой, и весь водозаборный узел стал суетно-живым, так что Софии на мгновение показалось, что она сорвалась с башни, и все происходящее теперь — видение, которое она переживает, лежа и умирая в сугробе.

— Надо же, они все-таки нашли нас. Ну что, Софушка? Смерть и воскресение. Любовь и вечность, — Сергей протянул ей руку, — пойдешь со мной?

Она мотнула головой, попятилась, захрустела за спиной снегами.

— Чего ты боишься, Софушка? Ты боишься умереть? Или просто умереть со мной?

— Пожалуйста, нет-нет-нет…

— Какая жалость. Какой актер… Как ты вообще сможешь после такого жить? — И Сергей, распадаясь лицом, снег засекал его насмерть, весело распахнул пальто и ступил на край водонапорной башни.

И последнее, что помнила София перед тем, как пришла в себя в палате с треугольным, орхидеевым светом, тянущимся по полу от двери — красивого мальчика, бросающегося с башни головой вниз — как ныряльщик за жемчугом, как что-то бесчеловечное и уверенное в своей неколебимости, как Абраксас Йах, ее Создатель.