Павел Костюк - Красный Яр. Это моя земля

Я смотрю на свои руки. Грязные, расцарапанные, кости целы. На свои ноги. Джинсы разорваны в нескольких местах.

— Что было-то?

Сука на каждое слово наклоняет уши по очереди и машет хвостом.

Я встаю. Вокруг меня, насколько хватает глаз, мусорный полигон. Вдалеке — железнодорожные рельсы. Там, внизу, на боку лежит мой вагон. От него почти ничего не осталось. Обгоревший скелет да трупы.

Сука вздыхает. Я неловко кладу руку ей на загривок, рука дрожит. Мышцы болят как при гриппе.

— Они не приехали, прикинь.

Виляет хвостом.

— Не приехали…

Адмирал

Топаем в порт. Тенью под ноги набежала туча, солнце пропало на несколько мгновений, мир посерел. Туча улетела, мир остался серым. Строй рассыпался, я увидел рассыпуху и озверел.

— Держать строй!

Бойцы разметались, ссутулились, царапают глазницы и лбы.

— Держать строй!

В бессильной злобе хватаю за грудки ближайшего, поднимаю над землей, смотрю в лицо. Какие странные у него глаза. Как он медкомиссию прошел? Снежный узор по краю радужной оболочки. Кристаллы медленно движутся к центру, словно глаз скоро замерзнет, обледенеет. Завораживающе красиво.

Солдат вырывается, как щенок, мотает головой. Плачет, сопли пузырями.

— Что с глазами, солдат?

— Не знаю!

Бог мой! Копаюсь в карманах, смотрю по сторонам — вон ближайшая машина. Подхожу и вглядываюсь в боковые зеркала. Лицо серое, а по радужкам глаз медленно-медленно ползут, растут кристаллы…

Герда

На полпути в маске закончился фильтр. Обычно я получаю предупреждение-пуш, но батарея смартфона села, а я вымоталась и от усталости думать забыла о ней.

Мы тащились с собакой вниз по склону, я не смогла сделать очередной вдох и остановилась. Собака по инерции сделала еще несколько шагов. Я содрала маску, посмотрела внутрь — так и есть. Весь сорбент превратился в гель.

В легкие ворвался смог. Я закашлялась. Убегая от смога, припустила вприпрыжку. Собака обогнала меня и помчалась впереди, я за натянутым поводком — вслед. Пушистые собачьи лапы на бегу подбрасывали клочья мусора.

Когда-то и у меня была собака. Большой темно-рыжий кобель по имени Рой. Он вел детские группы в библиотеке у дома. Дети садились на ковер по кругу, а Рой — в центр. Кто-то из детей читал вслух, Рой подходил и садился напротив, внимательно глядя на ребенка. Тот заканчивал, и Рой протягивал ему для рукопожатия крепкую широкую мужскую лапу. А потом Роя расстреляли солдаты. Прямо в библиотеке, во время урока. Объявили чрезвычайное положение, мы не знали. А собаки — источники мусора и все такое.

У подножия склона решила отдышаться, села. Собака подошла и положила мне на колени нижнюю челюсть.

— Надо бы назвать тебя, сука, — тихо сказала я.

Собака осклабилась и завиляла задом.

Кай

Разделились на два отряда. Один отправился на практику на круизный лайнер, второй — на борта буксиров на Енисей.

Нас по одному распределили на «калоши» — низкие, разляпистые, чернобортовые и краснопалубные буксиры. Автомобильные покрышки по периметру, игравшие роль кранцев, лишь усиливали сходство с калошей. Буксиры — на счастье и долгую службу — назвали прилагательными или деепричастиями: «Черный», «Могучий», «Зовущий», «Ведущий».

«Ведущий» — мой.

Я сначала позавидовал круизникам, а потом понял буксирный кайф. Вот что видно с борта лайнера? Кино про море? В чем можно попрактиковаться на лайнере? В расчете курса на бумаге?

На буксире — совсем другое дело! Каждую секунду понимаешь неоценимую пользу, приносимую обществу! Ты то отважным капитаном на мостике рулишь навстречу под завязку загруженному рыбой сейнеру, то матросом на корме принимаешь буксировочные концы. А с бортов холодильников — кстати, довольно часто — перепадает ведро-другое свежевыловленного продукта. Вот, например, соленый и подвяленный осетр, пробовали? Золотой и розовый. Жирный настолько, что, когда впиваешься в него с первобытной страстью, держи подбородок над тарелкой. Иначе лосниться будет не только довольная физиономия, но и роба. Сиди потом на корме с мыльным тазиком, изображай енота-полоскуна.

Герда

От запахов кружится голова. Рот наполняется скользкой слюной. Я закрыла глаза, и в уши полезли, посыпались, поплыли звуки, рисуя собственные картины мира.

Шуршание, треск, перекаркивание ворон, шорох автомобильных шин. Снова треск. Снова вороны. Хлопанье крыльев, птичья ругань — наверное, подрались. Снова шорох… А это что, совсем близко… рычание. Что? Рычание.

Я подхватилась, прищурилась, напряглась. Ногти вонзились в ладони, глаза открылись. Собака, собрав верхнюю губу в гармошку, непрерывно и глухо рычала, вся встопорщенная и готовая к бою. Я всмотрелась. К нам широким шагом двигался ее человек. Тот самый, который вручил мне поводок.

— Ну и ну, детка. А ты ему, я смотрю, не рада.

Я не шевелюсь и дышу глубоко. Мне надо оценить ситуацию, человек далеко, время есть.

Кажется, он идет неровно. Качаясь из стороны в сторону, несимметрично отбрасывая от тела руки под разными углами. Будто танцует хип-хоп, отталкивая самого себя от себя ладонями и локтями.

— Урса! — кричит он, и собака начинает рычать громче, дрожать всем телом. Гармошка над верхней губой сморщилась еще больше. — Урса!

Рычание переходит в лай, охранный, низкий, с закруглением «ао» в конце. Человек приближается, танцуя, и вот я могу разглядеть его лицо, и я вижу, что глазницы его засыпаны, залеплены белым. Белое осыпается и течет из глазниц на щеки, полосами, будто кто-то неудачно, неровно покрасил его театральным гримом. Но человек видит, определенно видит, потому что движется довольно прямо, хоть и хаотично размахивает руками.

— Урса!

Собака срывается ему навстречу, я взрываюсь вместе с собакой и успеваю поймать ее хвост, круп — и мы вместе валимся в мусор.

Раздается короткий треск. Человек взвывает и падает. Конечности двигаются по инерции, человек лежит, как ангел в снегу, разбрасывая мусор крыльями. А когда мусор опадает, больше нет движения. Никакого. Совсем.

Я тоже лежу, не двигаясь, ощущая тишину животом, грудью, прижимаясь подбородком к собаке. Всем телом чувствую, как она дышит, и я дышу вместе с нею, подстраиваюсь под нее. Сначала быстро-быстро, потом замедляюсь чуть раньше, и вот она тоже замедляется, выравнивает ритм. Наконец, глубоко вздыхает и обмякает подо мной.

Кай

Работа буксира круглосуточная, одна вахта сменяет другую. В дневную идем к причалу, тут все рядом. Во-первых, «кормим зверя»: заливаем соляру под завязку и питьевую воду. Во-вторых, думаем о собственном животе. Со списком, как от мамы в магазин, топаем в хозяйственный ангар затаривать камбуз. «Могучий» уже отоварился и освободил телегу.