Татьяна Архипова - Суздаль. Это моя земля

— Пошто дом хотел сжечь? — старуха говорила ровным сухим голосом, её лицо было абсолютно спокойным.

— Мама у меня… больная очень. И никого у неё нет кроме меня, — я опустил голову и врал на ходу, всё же допуская, что ведьма умеет читать мысли, — в Москву везти надо, на операцию, а денег нет. Вот и…

— Помрёт твоя мамка скоро. Не болеет, но помрёт, судьба у неё такая. И тебе недолго осталось, если не бросишь разбойничать.

Внутри меня всё похолодело, и даже горячий травяной чай не мог согреть сжавшиеся в комок внутренности.

— Хороший ты парень, Игорь. А дядька твой — бандит. Покажу тебе кое-что. Не хочу, но так нужно. Вставай.

Я осторожно поднялся и не сразу понял: не больно. Вышли на кухню, и мой взгляд, привыкший к полумраку, наткнулся на сидящего на табурете мужчину с нерусским лицом.

— Это Акчура. Погорячились они с Томашем, ты уж их извини. Он отведёт.

— Попытаешься убежать — убью, — узкоглазый так спокойно это сказал, что я понял: убьёт.

[4]

В лунном свете, пробившемся сквозь тучи, шёл Акчура, невысокий жилистый татарин с ногами в виде буквы «о», рядом неуверенно ступал Игорь. Через пятьсот метров они упёрлись в облупившуюся стену кирпичного дома, обошли его с правой стороны и оказались возле деревянного крыльца. На крутых полуистлевших ступенях сидел человек и курил. Заметив Игоря, он привстал, вглядываясь в его лицо.

— Ах, ты ж…

Длинную руку, ободрав костяшки, остановила стенка узкого крыльца. Завязалась драка. На шум из дома кто-то выскочил, и вместе с Акчурой они разняли дерущихся. Огромный бородатый мужик крепко обхватил Игоря, татарин держал нападавшего.

— Акчура, — пьяно орал тот, — пусти меня! Дай саблю, я… — конец фразы утонул в зажавшей рот руке.

[5]

Бородатый притащил меня на кухню. В проходе уже столпились, по-видимому, все разбуженные жильцы дряхлой коммуналки.

— Я отец Фёдор, — представился бородатый. Посиди пока тут, а мы разберёмся, в чём дело.

Я остался один. Огляделся: облезлые стены, дощатый пол, старый советский холодильник «Бирюса», на шкафчиках самоклеящаяся плёнка, деревянный стол с истёртой зелёной клеёнкой и газовая плита с баллоном под ней. При этом было идеально чисто и даже как-то уютно. В ожидании хозяев дома я сел на табурет и прислонился спиной к стене. Краем глаза уловил какое-то движение, но не успел повернуть голову, как почувствовал у горла холодное и острое — нож.

— Сжечь хотел, значит? Хранительницу? — услышал я над самым ухом, — душегуб проклятый, — голос был холодным, загробным.

— Если кто и душегуб, так это ты! — раздалось откуда-то из-под стола. — А ну-ка не балуйся, не пугай гостя, вишь, белее тебя стал.

Нож исчез так же быстро, как и появился. Медленно, очень медленно я повернулся — за мной была только стена. Под столом кто-то копошился и пыхтел, я сидел, боясь пошевелиться. Пыхтение вскоре прекратилось, и из-под свисающей почти до пола клеёнки вылез маленький старичок, ростом не больше тридцати сантиметров. Он встал в центре кухни, в кругу лунного света, падавшего из окна с железными решётками, и добро на меня посмотрел.

— Ты читать умеешь? — спросил старичок, будто стесняясь.

— Ага.

Он положил мне на колени кусочек бересты и снова отбежал назад. Не без труда я прочитал: «я дамавой бирёза хочишь чай». Скрипнула входная дверь, и через мгновение на кухне собрались шесть человек, а старичок мигом куда-то спрятался.

— Миритесь, — отец Фёдор подвёл ко мне пьяного. Высокий и худой, он с насмешливым взглядом протянул мне длинную руку:

— Томаш. Поляк. Грабил Суздаль в Смутное время. Водку пьёшь?

— Всё бы тебе водку хлестать, не все такие алкаши, как ты, — сказала женщина в чёрном сарафане и чёрном головном платке.

— Молчи, баба, тебя не спросили.

— Чай! Мы будем пить чай! У нас гостей уже тридцать лет не было! — завизжал старичок и обиженно запыхтел.

Я подумал, что схожу с ума. «Или это сон? Конечно, всё сон. Домовой, поляк с шизофренией…»

— Тихо все! — рявкнул отец Фёдор, и воцарилась тишина. — Красин.

— Тихо, тихо. Вишь, раскомандовался, — заворчал домовой.

— Здравствуй, Игорь, — мне протянул руку мужчина средних лет. У него было русское (иначе не опишешь) лицо, и говорил он голосом, какой обычно бывает у прирождённых переговорщиков. Меня зовут Михаил, но все называют по фамилии — Красин. Мы решили, что я тебе всё объясню. Но для начала, — он обратился ко всем, — давайте успокоимся и заварим чаю.

— Машка, сделай-ка! — звонко и со смешком сказала молодая девушка восточной внешности. Акчура дал ей подзатыльник. Она, не обидевшись, всё ещё посмеиваясь, подошла к плите и поставила чайник.

[6]

Красин говорил красиво, кратко и понятно:

— В доме всего пять квартир, и в каждой из них живёт, так скажем, слуга времени. Я — купец, видел постройку колокольни в честь победы над французами. Томаш — поляк, прибежал Русь грабить во время Смуты, да так тут и остался. За три века до него Акчура с младшей сестрой — Бархят — прискакали и сожгли Суздаль дотла. Отец Фёдор — священник из пятнадцатого столетия. Мария…

— Машка-мономашка, — вставила Бархят.

— …самая старшая из нас. По возрасту. Она здесь почти с самого основания.

Все молча наблюдали за моей реакцией. Может, дело было в прирождённом таланте купца, может ещё по какой причине, но я с удивлением поймал себя на мысли, что рассказ Красина не кажется мне бредом. После домового и ножа у горла от невидимой руки я готов был поверить во что угодно. Не понимал только, зачем меня сюда привели и всё это рассказывают.

Когда он заговорил о Хранительнице, мне хотелось провалиться от стыда:

— Хранительница, у которой в гостях ты уже побывал, видела рождение города, при ней он сгорал и возрождался. Она собрала нас вместе и связала века одной нитью. Всё идёт так, как должно, Игорь, своим чередом. Но иногда появляются те, кто хочет эту нить разрезать, изменить ход истории, и каждый из нас во вверенном ему отрезке времени следит, чтобы этого не случилось.

Дом Хранительницы стоит там, где должен, и будет стоять столько, сколько должен. Не пришло ещё время строить на том месте что-то другое.

Я хотел было о чём-то спросить, но тут засвистел чайник.

[7]

Бархят выключила плиту и открыла шкаф. Там не было ни одной кружки.

— Мо-и чашки. Мо-и… Верни! — задыхаясь от негодования, домовой выбежал из кухни в коридор.

— Да, у нас в доме есть ещё жители. С Берёзой вы уже, я понимаю, познакомились, — Красин кивнул на бересту в моих руках.

— Ну да. Он забавный, — с Красиным было легко, с ним я чувствовал себя свободно.

— И привидение. Мы зовём его Кудеяром, хотя при жизни оно было девушкой, ограбленной и убитой недалеко от Суздаля триста лет назад. С тех пор и живёт с нами, неприкаянная. Пакостит иногда, чтобы домового позлить: то насорит, то бересту спрячет. А тот за ней с веником бегает и татем проклятущим обзывает. Но это они по любви.