Борис Пономарев - Плюсквамфутурум

Парень в расшитой рубашке взял со стойки тарелку. Вагон встряхнуло, и он едва не выронил её.

— Я тут сяду? — спросил он, подойдя ко мне. От него слегка пахло перегаром. В вагоне была масса свободных мест. Я пожал плечами.

— Садись, — сказал я, уже почти доев кашу.

Вагон снова сильно качнуло, и парень сел на сиденье напротив меня. Он был в состоянии, которое называется «чуть больше, чем выпивший»; на его лице, словно на одном из фаюмских портретов, была печать какой-то неземной удивительной задумчивости.

— Спасибо, — сказал он, зачёрпывая кашу ложкой. — Пожалуйста, не обращай внимания, дорогой незнакомец. Я выпил, но я еду со своего последнего дембеля и имею на это полное право.

— Имеешь, — подтвердил я, всё ещё не понимая, чего же нужно от меня жрецу изобилия. В мои времена, солдаты, возвращающиеся плацкартом с дембеля, редко предвещали хорошее соседство, но мой сосед по ресторану выглядел вполне безобидно, хотя и несколько измученно. Судя по всему, он употреблял горячительные напитки уже несколько дней, если не недель.

— Ну и хорошо, — сказал он, — а то мои соседи по вагону почему-то смотрят на меня так, будто я хочу ночью обчистить их чемоданы. Как будто я не могу выпить, представляешь!

Я пожал плечами, и положил ложку в опустевшую тарелку. Ужин закончился.

— Олег, гвардии комбайнёр первого ранга, — сказал парень. — Кормилец родины. Я представился в ответ. Мы пожали друг другу руки над столом.

— Служил? — задал мне сакраментальный вопрос гвардии комбайнёр.

— Нет, — так же сакраментально ответил я. Судя по всему, за сорок лет служба тоже немало изменилась, и я решил не рисковать. Олег грустно посмотрел на меня.

— Ну и зря, — сказал он. — Москвич, что ли? Кто же будет кормить родину, если никто не будет служить?

Я не стал вдаваться в подробности.

— Вот так получилось.

Поезд начал поворачивать. Дембеля медленно наклонило вправо, и он так же медленно вернулся в исходное положение.

Домой едешь? — спросил я, аккуратно меняя тему.

— Да, в Малоярославец. А ты откуда и куда?

— Из Калининграда в Москву, — сказал я. — Позвали проводить историческую консультацию.

— Ого, — сказал после паузы Олег, крутя ложку. — — Серьёзно. А я вот должен был месяц назад ехать. Меня задержали в части, вручали вот эту медаль, — он указал на грудь. — Отличник труда, первая степень. Все с моего призыва уже вернулись, а я еще в пути. Дембельские места пусты, и я возвращаюсь домой один. Скучно до жути. Предложил тут одному в вагоне рюмашку, он на меня так посмотрел, словно я его отравить хочу. Больно мне это нужно. А мне поговорить не с кем… Хочешь выпить?

Я пожал плечами. С одной стороны, мне не хотелось рисковать, выпивая в поезде с незнакомым собеседником. На ум приходили всевозможные истории из жизни, заканчивавшиеся тем, что незадачливый пассажир просыпался с дикой головной болью и пустым бумажником. С другой стороны, выглядел зерновой дембель весьма безобидно. Раздумывая, я на секунду бросил поднял взгляд к экрану телевизора.

— …не остаётся никаких сомнений в том, — фальшиво уверенным тоном говорил какой-то телевизионный ведущий. Бегающие глаза делали его похожим на карточного шулера, случайно при всех выронившего из рукава набор тузов, — что агрессивная русофобская политика президента США предназначена для того, чтобы отвлечь простых американцев от внутренних проблем страны…

— Только немного, — сказал я, решившись. — А то завтра у меня дела.

Я не знал, чем встретит меня Москва, поэтому рассудил, что следует сохранить трезвость ума.

Мы покинули вагон-ресторан. Мой новый знакомый ехал в одиночестве в крайнем плацкартном купе. К счастью, родина ещё не дошла до того, чтобы выдать своему кормильцу боковые места. Там сидела немолодая супружеская пара; женщина с волосами, собранными в тугой пучок, крайне неодобрительно посмотрела на нас. Я подумал, что человек, путешествующий на боковых местах у туалета, вряд ли сможетположительно смотреть не только на более удачно сидящих соседей, но и на жизнь в целом.

Снаружи уже окончательно наступила ночь. За окнами было темно, словно кто-то опять закрыл железные ставни. Олег поставил на стол две гранёные рюмки, после чего вытащил из большой спортивной сумки полуторалитровую бутыль, обёрнутую в газету «Сельский труд».

— Лучший дембельский самогон! — гордо сказал гвардии комбайнёр, разливая напиток по рюмкам. — Ты такого в магазине нигде и никогда не купишь. Давай, за знакомство!

Самогон был чистым и внешне вполне пристойным. Я осторожно понюхал его. Запах был резкий.

— За знакомство, — сказал я первый тост.

Мы сдвинули рюмки, и Олег выпил свою до дна. Я попробовал немного. Напиток был крепкий и жгучий, слегка напоминающий виски. При должной доле воображения можно было представить себя шотландским баронетом, путешествующим плацкартом из Эдинбурга в Лондон. Вздохнув, я осушил рюмку. Самогон был резок, словно удар резиновой дубинкой по спине.

Олег положил на стол большой свёрток из фольги, где лежал печёный картофель.

— Бери, — мой собеседник схватил пальцами половинку клубня и отправил себе в рот. Я последовал его примеру. Картофель был холодным и слегка обветрившимся. От его пресного вкуса мне отчего-то остро захотелось селёдки пряного посола. Рюмка самогона разбила спрессованные этим днем мысли, как бильярдный шар — пирамиду, и я откинулся на переборку, не обращая внимания на косо глядящих соседей.

Как мудр наш народ, подумал я, ощущая, что жизнь налаживается, и что этот странный мир с двуглавыми медведями не так уж и плох. Живёшь, и хочется выпить, но выпиваешь, и хочется жить. Да, многое мне непривычно, многое кажется странным, но что сказал бы поэт серебряного века, забрось его судьба на сорок лет вперёд? Наверное, ему повезло бы гораздо меньше, чем мне. Я подумал, что моя судьба складывается значительно лучше, чем у других возможных путешественников по времени. Пока складывается, тут же добавил мой внутренний голос.

Спирт — это средство внутреннего примирения человека с окружающей его Россией. Я только что принял хорошую порцию этого препарата и ощущал, что это лекарство работает так же превосходно, как и в мои времена. Алкоголь отключил все горестные размышления, полностью убрав все попытки как-то осмыслить окружающую меня действительность. В конце концов, я сейчас находился на той ступени человеческих потребностей, когда можно быть счастливым только оттого, что тебя не арестовали и не оштрафовали, и ты сейчас сидишь в тепле, одетый, обутый, сытый и даже пропустивший рюмку. Как мало порой нужно для радости!

Мой сосед пустился в рассказы. Видимо, он прошёл дальше по лестнице потребностей, оказавшись на ступени, где требовался внимательный собеседник. Я же являл собой эталон внимательного слушателя, о котором любой оратор может только мечтать.