Алла Зубова - Под знаком Стрельца

Первые высоты

Исподволь, с малолетства в Толе Серове раскрывался дар испытателя, и отец всячески старался помогать ему в этом.

— Пап, а что если ночью пойти на кладбище? Вурдалаки не сграбастают?

— А ты пойди, проверь!

— Пап, а правда, если над Турьинским омутом поплывёшь, водяной за ноги схватит и на дно утащит?

— Сам попробуй, только ничего не бойся.

— А если на верхушку нашей высоченной сосны залезть, она не обломится?

— Полезай, только не раскачивайся и очень осторожно.

Отец втайне радовался, каким смелым и любознательным растёт его сын. А про то, как Толя своего младшего брата от смерти спас, весь посёлок Воронцовский знал. Трёхлетний Женя играл в камушки на дороге. Вдруг из-за поворота показалась конница. Она мчалась галопом прямо на мальчика. Шестилетний Толя увидел это и понял, что оттащить братишку с дороги не успеет, и в два прыжка закрыл его собой, широко раскинув руки в стороны, и громко закричал. Первый всадник резко осадил коня, взял немного в сторону, и весь отряд поскакал за ним.

Кто знает, почему боевой конь подчинился властному окрику мальчика? Толя очень любил лошадей. Если случалось свободное от учёбы и домашней работы время, сразу бежал на конюшню. Чистил стойла, расчёсывал хвосты и гривы, приносил в вёдрах овёс и воду, летом ходил в ночное. Но был в табуне свирепый жеребец Шайтан, который никого, кроме конюха, к себе не подпускал. Однажды на заре Толя обратил внимание, что Шайтан не щиплет траву, тихо стонет и стоит, как вкопанный, только переднюю ногу держит на вису. Ребята к жеребцу подойти боятся. Толя взял из костра головёшку, успокаивая коня, осветил ногу. Из-под копыта торчал острый осколок стекла. Мальчик обмотал руку тряпицей, крепко зажал ногу лошади между своих колен и рывком выдернул стекло. Сильно потекла кровь. Толя снял свою рубашку, туго обмотал копыто и, ласково утешая коня, взял его за уздечку и повёл на конюшню. С тех пор Толя стал отчаянным наездником. Шайтан вихрем носил его по уральским предгорьям.

Однажды, увидев, как вереница военных лыжников поднялась на крутую возвышенность — Кумбу, на которую и летом-то, пешим ходом, трудно взобраться, он стал с любопытством наблюдать, как, чётко построившись, отряд покатил к спуску. Посреди Кумбы был большой выем и получался огромный трамплин. Не всем лыжникам удавалось удачно приземлиться. Но они снова поднимались на вершину и снова спускались вниз. Даже смотреть, как человек летит над снежным простором, дух захватывало. А если самому?

В доме Серовых лыж не было, купить же их и мечтать не стоило. Толя долго перебирал всякую рухлядь в сарае, на чердаке, просил у отца гвозди, железные скобки, пружинки, обрывки кожаных ремней, донимал его расспросами и, наконец, из старых бочек соорудил лыжи. Увидев это чудо спортивной техники, товарищи покатились со смеху. Но лыжи, прочно прикрученные к старым валенкам, отлично бежали по снегу. Толя держал путь на Кумбу. Взобрался на вершину. Посмотрел вниз. Перехватило дыхание. Собрал всю волю, крепко сжал палки и сильно оттолкнулся. Он промчался до середины склона, и тут его подбросило вверх, потом вперёд, и он понял, что летит, летит свободно. Его охватила неизведанная дотоле радость, из груди вырвался крик. Он очнулся в глубоком сугробе, ощупал руки, ноги — целы. Выбрался и снова полез на вершину. Попытка. Ещё попытка. И наконец, Кумба покорилась летающему лыжнику.

Высота. Дурманящее чувство полёта настолько завладело подростком, что он задумал летать не только на лыжах зимой, но и на «самолёте» летом. Искательский путь проторен. Выпрошен у матери крепкий кусок рядна, отобраны прочные дранки, которые скреплены столярным клеем, приспособлены верёвки. И — прыжок с крыши. Не успел вдохнуть сладость полёта, как всё тело пронзила острая боль: сильный вывих ноги, причитания матери, строгий выговор отца, растирки, припарки. На несколько дней местная ребятня осталась без своего коновода. Он был для них не только вожаком, но и непререкаемым авторитетом. Сильный, бесстрашный боец в драках, но справедливый. По закону улицы сражался до первой крови, и потом сам первый шёл на мировую.

Учился Анатолий неровно — заигрывался. Однако к концу четверти, к экзаменам упорно сидел за учебниками и выходил в отличники. А потом снова лыжи, рыбалка, самодеятельный театр. Начитавшись Майн Рида, пытался бежать в Америку. И всё же, как ни увлекательна была игра, как ни звали ребята своего Робин Гуда на боевые подвиги, для него прежде всего выполнить наказы матери: расчистить снег, дров наколоть, воды натаскать, младшим помочь уроки выучить. Толя всё делал на совесть. А сам рос да рос, набирая силу. К 16 годам своей мощью и статью он был похож на классического борца. Глядя на него, взрослые мужики с одобрением говорили: «Старшего сына твоего, Терентьич, будто в нашей сталеплавильне отлили. У нас бы ему и место».

Конечно, стоять у мартена, варить сталь — значит продолжить серовскую традицию. А как же небо? Несбыточная мечта?

ФЗУ при Надеждинском заводе, где учится Анатолий, получает несколько путёвок в лётную школу. Узнав об этом, он бегом в комитет комсомола. Сама жизнь сделала за него выбор.

Уехал Анатолий Серов в большой мир, а рассказы и легенды о нём до сих пор живут в уральских краях.

Хуторская девчонка

Валька — пасуньковская атаманша и забияка, постоянно сидела на плетне, лузгала семечки, болтала длинными в цыпках ногами и высматривала, где бы ещё нашкодить. На всём хуторе Пасуньки не было чуднее девчонки: острая длинноносая мордашка, нескладные, как палки, руки и ноги, спина плоская, костлявая, голова наголо остриженная, чтобы паразиты не водились.

Никто, да и сама Валька, не знал, где и когда она родилась. Ещё совсем маленькой в дом бабки Гани Половык привезла её из Харькова нарядная красивая Клава и оставила, сказала, будто это дитё бабкиного сына Васыля Половыка, которого уж давно никто на хуторе не видел. Одинокая бабка души в Вальке не чаяла. Подозвав к себе внучку, она ласково оглаживала её худосочное тельце, приговаривая: «Яка ж ты у мэне гарна дивчинка! Ножки — як у Васыля, ручки — як у Васыля, и спинка — така, як у Васыля. — Потом сердито: — Тильки глазищи синющи, як у Клавки».

Правда, Клавдия не забывала о дочке. Хоть и редко, но навещала. Привозила одежонку, гостинцы, игрушки. Обувь сгорала на Вальке мгновенно, так и бегала она все лето босиком, зимой шмыгала в кирзовых ботинках.

Для соседских хлопчиков и девчонок она была вожаком потому, что в перебранках с ребятней других улиц могла перетараторить и смешно передразнить любого спорщика; если дело доходило до рукопашной, дралась кулаками, пинками; с разбитым в кровь носом, подбитым глазом не бежала жаловаться скорой на расправу с обидчиками бабке Гане. Слёз её никто никогда не видел. И ещё. Она лихо щёлкала длинным кнутом, оглушительно свистела, не умела врать, знала все украинские песни и была очень доброй. Бывало мать из города привезёт всяких сладостей, бабка сложит в узелок леденцы, печенья, жамки, уберёт в сундук. Пройдёт день, второй, а на третий уж ничего не останется: Валька всё друзьям перетаскает. Посмотрит бабка на пустую тряпочку, покачает головой: «И душа у моей внучки така же як у Васыля, дуже щедрая».