Алла Зубова - Под знаком Стрельца

Кумиром Отто был молодой щеголеватый Марк Бернес. Бойкий, улыбчивый, брюки клёш. Часто по вечерам он выходил с гитарой, усаживался на скамью, тут же сбегалась пацанва со всей улицы, и Марк пел. Голос у него был негромкий, но такой чистый и задушевный, что сердце замирало груди. «Вот мой герой» — решил юный харьковчанин. Распрощавшись со своим именем и фамилией, в Москву прибыл авантажный Марк Бернес и прямо с вокзала направился в Малый театр.

Семнадцатилетний лет Марк Бернес не имеет никаких знакомств, ни рекомендаций. Но у него уже отработана система — атаковать администратора, не давать ему прохода, взять измором, и, наконец, услышать заветное «Беру!». Так оно и случилось.

С утра до вечера Марк в театре, он вездесущий, услужливый, любознательный, к нему по-доброму относятся. На ночь надо притаиться где-нибудь в укромном уголке, а если вытурят — бежать на вокзал. В нем проявилась материнская бережливость. Никаких искушений, копейка к копейке. Набралась сумма, достаточная для того, чтобы снять за городом клетушку. Но велик ли доход у мальчика на побегушках? Марк мечтал о сцене.

В своем решении быть артистом он настолько окреп, что пришел в драматический театр (бывший театр Корша) и попросил его прослушать. Девятнадцатилетнего юношу слушал замечательный артист и режиссер Николай Мариусович Радин. Марк читал стихи, монологи, прозу. У него не было никакой «школы», лишь страстное желание играть на сцене. Радин поверил в него и не ошибся. Его-то, Николая Мариусовича Радина, Бернес считает своим крестным отцом в актерской профессии.

Ну а дальше поезд его судьбы набирал ход. Проявилась бессловесная вначале роль парнишки с Нарвской заставы в фильме Сергея Юткевича «Человек с ружьем». Кто тогда мог себе представить, что из этого почти невидимого глазу семечка вырастет прекрасный цветок таланта. Нет, это произошло совсем не случайно. Получив роль паренька из толпы, Бернес стал искать его «портрет». В музее Революции он увидел фотографию петроградских красноармейцев. Среди них ему особенно понравился еще совсем мальчишка, но с задорным светлым чубом, веселыми озорными глазами в кожаной куртке, перепоясанный крест-накрест пулеметными лентами. С помощью перекиси водорода и костюмеров «рисует» портрет своего героя. От кадра к кадру паренек из толпы становился все более необходимым в кинематографическом действии. У него появились имя и фамилия — Костя Жигулев. А потом родилась не предусмотренная ни сценарием, ни композитором Шостаковичем песня «Тучи над городом стали». В тот день, когда фильм «Человек с ружьем» вышел на экран, у зрителей появился еще один любимый артист — Марк Бернес.

Слушая Марка Наумовича, постепенно начинаю угадывать его стиль. Вот говорит медленно, тихо, будто нехотя. Предложения короткие. Фраза рубленая. Никаких украшений, сравнений. Телеграфный стиль. Но заходит разговор о Радине, которого он боготворил, о Сергее Юткевиче, перед которым преклонялся, о Николае Погодине — своем лучшем друге, или когда он говорил о том, что такое в его понимании микрофонное пение — великолепное сочетание таланта артиста и умной техники, его глаза вспыхивают восторгом, он встает, двигается, его руки «играют», у него другой голос, другая речь. Потом волшебный прибор выключается, и ровно, на одной ноте продолжается рассказ, который я словно читаю с телеграфной ленты.

— Марк Наумович, — говорю ему, — почему бы вам не написать книгу? У вас столько накопилось за душой. Пока мало снимаетесь, пока Наташа мала и вы не разъезжаете по стране с концертами, самое время садиться за письменный стол. А?

Бернес усмехнулся:

— Сейчас вряд ли станут печатать эту книгу. Мое положение выправляется, но очень медленно. Да и все эти годы я был как в летаргическом сне. Нет, для книги время еще не пришло, а в загашник я работать не хочу, не в моем характере. Я артист. Не певец, а поющий артист. Мне надо играть и петь. Я настолько напридумывал всего интересного, это хочется показать, а уж когда не смогу — тогда займусь мемуаристикой.

Однажды я пригласила Наташу в образцовский театр кукол. После того как я работала с ними в Бухаресте на Международном кукольном фестивале в качестве переводчицы, у меня среди артистов появилось много друзей. Мы с Наташей не только могли посмотреть спектакль, музей, но и пройти за кулисы, увидеть все кукольные чудеса. Марк Наумович днем был занят, Марфы Андреевны тоже не было дома, и отец попросил меня после театра отвезти дочку к бабушке и тете. Мать и сестра Бернеса жили в скромной квартирке на Шмидтовском проезде за Красной Пресней. Нас встретила старая неулыбчивая женщина. Она сняла с девочки пальто, недовольно ворча, что ребенок одет слишком легко, ощупала ее головку, лоб, руки, спросила, не болит ли чего. Ее дочь, тоже уже пожилая женщина, показалась мне немой. Она не произнесла ни одного слова, ушла, вероятно, на кухню и больше к нам не выходила.

Лицо Наташиной бабушки было некрасивым. Тяжелый подбородок, деформированный зубным протезом, нависший нос, широкий лоб, хмурые брови. Но ее глаза мудрой еврейской женщины, перенесшей за свой век много обид и горя, делали лицо прекрасным. Она говорила о здоровье сына, внучки, боясь как бы на ней не отразилась болезнь матери, жаловалась на свое самочувствие, на недомогание дочери. Наташа молча сидела в кресле. Я подумала, как трудно ребенку жить среди взрослых, озабоченных проблемами людей, где все ждали, что вот-вот над ними разразится гроза. Предчувствия семьи не были — увы — мнительностью. Короткое, как удар грома, роковое слово висело над ними дамокловым мечом. Умерла Паола, умрет, так же, как и отец, мать Марка Наумовича. Эта же болезнь настигнет и его сестру. Сам он панически переживал даже слабое нездоровье.

Начавшийся 1960 год стал постепенно выводить Марка Бернеса из оцепенения. Он принялся создавать свои песни. Именно создавать. Ведь если вдуматься, Бернес представлял собой уникальный феномен. Не зная музыкальной грамоты, не играя ни на каком инструменте, не имея большого певческого голоса и даже не обладая тонкой музыкальностью, не умея сочинять песен, он творил их. Он искал стихи, прочитывая сотни сборников и журналов, потом он просил композиторов написать на них музыку, многое браковал, несмотря на обиды поэтов и авторов музыки, отвергал, объясняя неточность, изводил их постоянными напоминаниями, хвалил, рисовал перспективу успеха, заманивал, обольщал, потом снова бранил, потом опять обольщал… А когда он добивался своей песни, он работал над ней очень долго, не обращая абсолютно никакого внимания на нетерпение поэта и композитора, на их пожелание выдать песню к праздничной дате или авторскому концерту. У него был свой знак качества, и он им дорожил. Хорошо сказала о такой беспощадности поэтесса Инна Гофф, на стихи которой он записал две песни, и которой с лихвой досталось волнений от исполнителя. «Теперь я думаю, что именно благодаря этой жестокости Марк Бернес и был Марком Бернесом».