Эдуард Шим - После свадьбы жили хорошо

Неловко перекосившись, прогнувшись, сидя задним колесом в кювете, замер на углу «пикап» с лампадкой на крыше и санитарными крестами по бокам.

На дороге, перед бампером машины, валялся бетонный столб. Тот же, что утром. Слепили, мокро сияли фарфоровые изоляторы. Цемент искрился на гранях.

Машина, очевидно, пыталась объехать столб, как поутру это пытался сделать Степан Авдеич. Тоже не вышло. Шофер, опустившись на карачки, подсовывал под столб короткую монтировку. Других приспособлений, вероятно, не было. И откуда они возьмутся в «скорой-то помощи».

— Куда вызов? — спросил Степан Авдеич и схватился за крючья изоляторов. Впрочем, лишнее было спрашивать. Он и машину-то приметил потому, что думал про Зинку, и побежал к машине, уже предчувствуя.

Шофер ответил. Адрес был Зинкин.

— Взяли!..

На изоляторах, на ржавой их нарезке торчат какие-то заусенцы, зазубрины, и страшно руку сжимать — распорет. Второй раз уже не ухватишься.

— Ну, давай. Взяли!..

— Ломик бы! — страдальчески выдохнул шофер. — Трубу принеси, папаша… Так не сдвинем!

Ломик и трубы в детском доме лежат. Вместе с рукавицами. Подгадал оставить, мастер, нарочно такой дурости не отмочишь… По соседям стучаться — полночи потратишь. Небось поголовно соседи гулять отправились на свадьбу. Мужики-то, без сомнения, поголовно.

— Еще взяли!.. О-о-хыть!..

Шофер молоденький. Из вечерних студентов, что книжки долбят за рулем, В кармане самописка прищемлена. Долговязый, неуклюжий, напоминает Лешу Карасева. Сильна подмога, несказанно тебе везет, Степан Авдеич.

Он поднял макушку столба, отодрал от дороги, последним рывком сбросил в кювет. На пальцах кровь. И ржавчина. Какие-то лоскутья мокрые.

— Поехали. Я с тобой.

Цокнули дверцы. Стартер. Газ. Натужно выскреблись на дорогу, выправились, рванули. Вишневые листья хлещут по стенкам и свистят.

— Докторша там?

— Сразу побежала. Я тоже хотел, с носилками. Да как машину бросить, замок дверной отказывает. Сменщик не чинит, а я в ночную…

Толкнуло так, что Степан Авдеич клюнул всем туловищем, едва не в стекло головой. Впереди еще столб валялся поперек дороги. И дальше, под тусклым фонарем, залепленным мошкарой, еще столб.

— Кто же это у вас хулиганит, папаша?.. Смотрите-ка, везде накидали. Вот сволочи!

— Пойдем с носилками.

— Не могу, папаша, честное слово! Да, может, и нельзя на носилках-то, бывает, что нельзя… Я навидался.

— Тогда взяли.

Шофер отчаялся, он уже не верил, что удастся проехать; только для виду обнял столб. Ждет, что Степан Авдеич тоже плюнет и откажется. Рукам больно. До костей рвут заусенцы. Ах, недотепа старый, скинь рубаху, скинь майку, обверни крючья… Не дотумкался?

Он снимает рубаху и видит на дороге двоих. Парень с девкой бредут, обнявшись. Наверняка со свадьбы; это не помощники. Не выручат. Он наклоняется, обвязывая крючья, и не сразу слышит, что его окликают.

Горбунова Наталья стоит перед ним и Леша Карасев, с забинтованной головой, с одним открытым глазом.

Они спрашивают что-то, и он говорит про Зинку. Почти бессознательно говорит, а они понимают все-таки. Наталья вцепляется в крючья, Леша рядом.

— Не смей! — кричит Наталья. — Степан Авдеич, ему нельзя, я его домой веду!..

Но Леша вскрикивает сердито и не отступается.

…Их было штук пять, столбов. Степан Авдеич не считал, только сообразил, что не два, не три, а больше. У последнего столба — вон там, под фонарями, свободная дорога, и открылся уже проулок, ведущий к Зинкиному дому, — Степан Авдеич не поднялся из кювета, не смог, толкнул шофера в спину, к машине: давай, жми… Ну, давай же, давай!

Мотая подолом дыма, ушла «скорая помощь», и он видел еще, как она, занесясь, вильнула в проулок.

Гуляют свадьбу в поселке. По заведенному порядку, празднуют с пятницы на субботу — всю ночь, в субботу — вечером, в воскресенье — днем. Гостей несчетное множество; вся родня тут с жениховской стороны, с невестиной; собраны все городские и деревенские знакомые, все соседи наличествуют.

Черно в палисаднике от парадных костюмчиков, рдеют в петлицах гвоздики, живые и бумажные. Бело и цветно на крылечке, где невеста с подружками, где матери всхлипывают в платочки и обнимаются.

Столы на двор вынесены, а все равно тесно. То и дело выплескивается свадьба на улицу. Тут баян голосит-стрекочет, а на другой стороне гитары собрали свой круг, и пляшут гости под любую музыку, на выбор, взвизгивают, ухают, жарят каблуками.

— Жги-и-и!..

Полощутся современные песенки, а вот «Ганзю — цацю» наяривают, а вот «Камаринская» рассыпается дробушками. Бушует свадьба. Не боится соседей потревожить, все соседи тут же гуляют, в общей массе.

За полночь пришел к отцу жениха нелюдимый гражданин, пенсионер Забелкин. Странный человек такой, никогда на свадьбах не пляшет, веселья чурается. Присел к столу, засмущался. Не выпил предложенного.

— Утихомириться бы немного… — забормотал. — Тут, в доме наискосок, несчастье. Женщина помирает… Вроде неловко, а? Придержать бы пляску-то…

— Кто помирает?

— Да Плескова Зинаида Егоровна.

— Вона что-о… — сказал отец жениха. — Это мне жалко. Если помрет, очень жалеть буду. Отзывчивая старуха, сердечная… Но что теперь поделаешь, друг! Там событие незапланированное. А свадьба наша давно назначена, в разгар вошла, и уж надо ее догуливать.

Ах, и славная же была речка, по которой плыл буксир «Грозный»! Речка была не такой мелководной, чтобы на каждом шагу мешать буксиру, подставлять ему коварные мели и перекаты: ведь буксир все-таки был настоящим большим судном, даже с мачтой, и тащил за собою две скуластые баржи, груженные кирпичом и досками.

Речка была и не такой уж полноводной, чтобы зазнаваться и трепать буксир на разгулявшихся волнах: ведь все-таки буксир был дряхлым, слабосильным, похожим на старинный утюг, только без ручки…

Нет, река Луза была в меру величава и покойна.

Она неторопливо струилась меж полей и березовых лесов, открывая уютные плесы, спокойные заводи с листьями кувшинок; вода в ней чуть золотилась таким оттенком, какой бывает у свежего искристого меда; течение не заносило баржи, не бросало из стороны в сторону, наоборот, ровненько выстраивало за буксиром, словно стараясь, чтобы он не слишком запыхался.

А по сторонам, будто на медленной карусели, поворачивались красные песчаные берега с дырками от ласточкиных гнезд, открывались холмистые поля и редкие деревни, надвигались просвеченные солнцем, полные воздуха березовые рощи, а порой то одна, то другая береза, вся в белых и черных полосках, висела над рекой, будто поднятый шлагбаум.