Эдуард Шим - После свадьбы жили хорошо

— Ваня пришел!..

И в деревне оживление, выходят из калиток бабы, мальчишки бегут, мужики высовываются, выглядывают через заборы.

— Здоров, Иван!

— Опять прикатил? У меня работенка имеется.

— И к нам, Ваня, зайди! Непременно зайди, слышь?

Мастер Иван, шабашник Иван, чернорабочий Иван катит свою тачку по деревне, улыбается, отвечает мужикам и бабам, видно — очень доволен, что его так встречают.

Через полчаса я вижу его на деревне, на сухой шелушащейся сосне. Переступая кривыми когтями-кошками, обвязавшись за пояс веревкой, он рубит ломкие, звонко стреляющие сучья, раскачивается вместе с макушкой дерева и там, в вышине, напевает что-то, слышен его стеклянный тенорок.

Ах, Ваня, Ваня, вернулся опять к нам… Тенькает в голубой выси топор, сучья стреляют, разлетаясь на куски, брызжет гнилой трухой сосновая кора, — Ваня песенки поет.

Обрублены сучья, скинута макушка, остался голый ствол — ржавая лохматая колонна метров двадцати вышиной. Ваня спускается вниз и прикидывает, куда положить эту колонну. Надо, чтоб она не задела крышу, не порвала электрические провода, не помяла грядки на огороде. Наконец место выбрано; Ваня подпиливает ствол у корней, подрубает, пробует покачать рукой…

Не спеша, любовно трудится.

Вот уже дрогнул, уже сухо поскрипывает, хрустит в надрезе этот ствол, держащийся на последних волокнах.

Теперь — заключительный фокус. Ваня отмеряет шагами двадцать метров, втыкает в землю колышек, еще раз примеряет. Прицеливается. И толкает дерево ладонью.

Ржавая колонна постепенно кренится, потом быстрее, быстрей, с гулом рассекает воздух, вершиной своей точно попадая на колышек, мгновенно, одним хлопком загоняя его в землю.

Дерево лежит между грядок и гудит от удара.

Счастливая, безудержная улыбка на лице Вани.

— Эт-та вот… — говорит он. — Вот как надо деревья валять.

— Ваня, ты, наверное, все на свете умеешь делать?

— Эт-та, понимаешь, никто не умеет — все на свете делать. А я чего? Я плотницкие работы могу, столярные там или чего по хозяйству надо.

По хозяйству в наших условиях многое надо. Пригородные деревни и поселки бедны, коммунальным обслуживанием не избалованы. Кривые заборы из горбыля, трухлявые колодцы, осевшие домики с заплатанными крышами, с самодельными террасками, обшитыми тарной дощечкой. «Частный сектор», который сам строится, сам ремонтируется, даже сам флаги вывешивает на праздники… Много чего надо по хозяйству.

И Ваня это все умеет. Чистит колодцы, копает помойные ямы, подрубает нижние гнилые венцы, кроет крыши, заборы ставит, «валяет» аварийные сухие деревья, чинит крылечки…

У него клиентура по всему нашему району. Одинокие женщины, вдовы, старухи, мужики-инвалиды или просто неумейки, неспособные к ремеслам, зовут его, ждут не дождутся. Да и хозяйственные мужики приглашают: не каждый хозяин, к примеру, полезет в ледяную воду, чтоб углубить колодец (ревматизм схватишь, чирья по телу пойдут), иные грязной работой брезгуют.

Выручает Ваня.

— Эт-та, значит, я приду в четверг! — говорит Ваня, занося для памяти адрес в записную книжечку. В этой книжечке — график работ, перспективные планы, все денежные расчеты: суммы, какие получены, авансы (не любит брать авансы, но иногда приходится), а также долги (совершенно не терпит работать в долг, но и это бывает)..

Приходит точно в четверг, как обещано, вкатывает свою громыхающую тачку. В тачке инструмент: цепи, блоки, домкрат на пять тонн, спецовка для грязных работ.

Дождь ли, метель, туман или мороз — все равно берется за дело. Дней, сактированных по причине погоды, не бывает. Шутит: «Матч состоится при любой погоде!»

О ценах с ним не торгуются. У него свои, не подверженные колебаниям расценки, он лишнего не запросит, но и убытку не понесет.

— Эт-та, значит, работа стоит пять рублей, — говорит он и сразу объясняет, почему не шесть и не четыре: — Кубометр грунта вынуть — эт-та два рубля. Теперь, значит, отвезти и на дороге раскидать — еще два. Грунт глинистый, тяжелый, значит, идет надбавка рубль.

Или так объясняет:

— Эт-та, значит, свалить дерево стоит четыре рубля. Почему? Оно, глянь сюда! — как неудобно валять, видишь? Все в проводах, а тут забор, а тут яблони. Я отвечаю, если заденет. По частям буду валять, спускать на тросе. Оттого надбавка. И за высотные работы, когда, значит, я на высоте нахожусь и опасно — я, эт-та, рубль набавляю.

Обязательно договаривается:

— С обедом работаю или без? За твой обед, эт-та, скидываю рубль. Но — чтобы горячее первое и второе с мясом, сколько захочу.

Ест много, старательно, не стесняясь чавкать. Утирает со лба трудолюбивый пот. Добавки просит. В кармане всегда у него несколько крупных фиолетовых луковиц; обшелушивает и грызет их, как яблоки: «Полезно!»

После обеда заметно веселеет.

— Эт-та, берем тачку, кладем мусор! Ну, поехали!..

У тачки гигантская подъемная сила, навали тонны две — не скрипнет даже. Ваня впрягается в хомут, от страшного напряжения чернеет лицо, костенеют жилистые руки… Пропахивая землю двойным колесом, катится груженая тачка, прет, как танк.

— Вань, сколько можешь увезти?

— Эт-та, понимаешь, не могу сказать точно. Во, глянь сюда — ведь наклоняться надо, и у меня задние ноги оскальзываются. А то бы много увез!

Не курит, не пьет, не ругается.

Однажды на моих глазах корчевал здоровенный пнище — подкопался, обрубил корни, поддел вагой. Пень медленно поднялся, как медведь на дыбы, но тут вага хрупнула, переломилась, и пень с тяжким вздохом пошел назад, повалился Ване на спину. Я не успел подбежать. Ваня стал на четвереньки; обдирая спину, поднял на себя пень, отвалил в сторону. Сквозь разодранную рубаху темнели, наливаясь кровью, царапины на костлявой спине Вани.

И — хоть бы озлился, пустил выражение. Нет. Со смущенной ухмылкой осмотрел сломанную вагу.

— Эт-та, знаешь, не рассчитал… Во пень! Домкратом надо было.

Когда курят при нем, то норовит отвернуться, разгоняет дым ковшиком ладони. Мучительное выражение на лице: «Вредно ведь, гадость же… Как люди не понимают?»

Иногда после работы хозяйка подносит ему стаканчик.

— Не. Спасибо, не пью.

— Да немножко, Ваня. Уж как полагается…

— Не.

— Да почему же?

— Эт-та, знаешь, невкусно, и голова потом болит, и вредно. Я лучше супу тарелку или там пироги на праздник. Полезней.

Как-то взял у Забелкиных лестницу и вдруг узнал, что забелкинская дочка лежит в желтухе. Испугался. Притащил бидон керосина, вымыл керосином руки, облил всю лестницу и старательно протер тряпочкой — произвел дезинфекцию.

Но весною, когда приходится опрыскивать сады, спокойно ходит с желто-зелеными от яда руками, с заляпанным лицом. Рта не завязывает. Наглотается и детойля, и карболинеума, и прочей отравы.