Матс Траат - Сад Поммера

И все же, все же… Разве не школьный наставник Поммер — тот самый человек, по настоянию которого был созван волостной сход, пославший в Ригу господину губернатору прошение, чтобы закрыли трактир Вехмре, этот губительный притон, омут грехопадения!

И разве не был ему верным помощником этот самый Пеэп, член волостного собрания. Этот неграмотный мызный скотник весьма своеобразный человек, его мир прост и первозданен. Здесь нет полутонов, только лишь свет и мрак: с одной стороны — хитрый и упрямый бес, с другой же — праведная жизнь, тщание и трезвость.

— Неужто из-за этого и дети должны погибнуть, — говорит Пеэп. — Я говорил снохе уже давно, четыре-пять лет назад: выходи за другого, что ты ждешь этого лодыря, зря слезы льешь, кто знает, сколько у него там жен… Учитель, я пришел с тобой посоветоваться!

Поммер вскидывает брови.

— Я уже старик, старый хрен. — И Пеэп благодушно усмехается, словно это бог весть какая радость. — Но силенка еще есть, шесть-семь лет наверняка продержусь… Думал — надо бы одного мальчишку в школу определить. Двоих не под силу, а одного обязательно пошлю осенью в кистерскую школу [1] Кистер — помощник пастора в лютеранской церкви, одновременно он заведовал приходской школой …

Школьный наставник так и сияет, разговор ему по Душе.

— Просвещенный человек в наше время — дело великое, — соглашается он.

— Пришел спросить у тебя, которого определить — Арнольда или Элиаса. Как ты считаешь?

Поммер задумывается. Такой важный совет нельзя давать с бухты-барахты. В его руках будущее мальчишек Кообакене, нужно все как следует взвесить, прежде чем что-то посоветовать.

— Оба славные ребята, и Арнольд, и Элиас, — начинает он. — Услужливые и аккуратные… У Элиаса больше способностей к пению, и заповеди он заучил твердо. Арнольд более тихий, серьезный, пение у него не идет на лад. Вот и сегодня во время урока пения он у меня в сарае дрова укладывал. Он вроде больше к простой работе годен. А Элиас соображает быстрее.

— Яан тоже был певун и соображал быстро, а гляди, что из него вышло, — высказывает сомнение Пеэп. — Я больше на Арнольда надеюсь. С одним пением далеко не уедешь. Девушкам, правда, этакий певун больше нравится, да что толку!..

— В счете Арнольд медлительнее, тупее. Счет не дается ему, хоть он и старается. Нельзя сказать, чтоб не старался.

Скотник разочарованно качает головой.

— Да, плохо, что цифирь не идет у него. Счет должен быть ясен как день, иначе в жизни не пробьешься. Где уж там! Где уж…

— От природы ум не всем одинаково дан. Тут ничего не поделаешь, — улыбается Поммер. — Но прилежен он отменно, я его за старшего ставлю над другими, дрова всегда сложены аккуратно.

И все же скотник смотрит недоверчиво.

— Элиас очень уж в отца пошел, — говорит он. — Как бы не стал в школе фортели выкидывать… Там, в пасторате, много ребят вместе собрано, разве за ними углядишь.

— Если боишься, что он собьется с пути, как раз его и надо в приходскую школу отдать. В приходской славные молодые учителя, особенно этот Россманн, и порядок твердый. Там ему не так-то легко будет распуститься. Это скорее случится на мызе, если ты его туда на работу определишь. Там парни озорные все, курят и пьют…

— Так, значит, ты, Поммер, считаешь, что как раз Элиаса надо учить дальше. — Пеэп запахивает полы полушубка и добавляет: — Яана я в свое время не смог отдать в кистерскую школу, потому, видно, все и пошло так… как пошло…

— Да, это верно, — тянет Поммер и вздыхает — мысли его обращены к своим детям.

Солнце ушло от окон школы и теперь косо освещает крыльцо учителя.

Скотник тяжело, по-стариковски встает из-за парты.

Поммер идет в сарай, смотрит, что наработали школьники, и остается доволен. Поленница сложена ровно, с одной стороны повыше, как было велено.

Половину зимы просидели дети на уроках в полушубках. Сейчас-то, весной, хорошо посмеиваться над этим, сейчас, когда поют птицы и светит солнце. Зимой же на душе часто бывало скверно, когда приходилось расходовать дрова строго по частям и поленница таяла с устрашающей быстротой.

Сладковато, приторно пахнут осиновые дрова. Поммеру всю жизнь нравился запах дерева. Но сейчас он пришел не затем, чтобы вдыхать дровяной дух и смотреть на свои запасы поделочной древесины. Он берет в углу лопату, старое ведро и выходит во двор.

За сараем у него маленькая, закрытая сверху досками яма для извести. Он поднимает лопатой доски и нагибается, чтобы взять извести. Яма неглубока, извести в ней немного, но на сегодня хватит. Он разрыхляет лопатой застывшую массу и вдруг чувствует, как у него что-то вываливается из кармана. Черт, да это же рулетка, которая все время лежит в нагрудном кармане рабочего пиджака. Рулетка упала в известь. Поммер принимается выуживать ее лопатой. Это оказывается нелегко, но наконец старая рулетка с истертыми цифрами у него в руке. Он отходит к забору, выдирает пучок травы и очищает свою рулетку. Эта рулетка у него давно, вот уже лет тридцать, как он купил ее в Валге.

Он разводит раствор, отыскивает в сарае большую кисть, шершавую, с выпавшими волосами.

Сейчас последний срок побелить стволы плодовых деревьев.

С ведром в одной, с кистью в другой руке входит он в сад. Солнце пригревает, ветер шевелит голые ветки деревьев. Под окном школы, защищенные от ветра, проклевываются из земли побеги травы. Поммер радуется как ребенок, он воспринимает времена года словно целую жизнь и рад, что это стоит жизни. Злость и горечь еще не переступили через его истертый порог.

Мгновение он раздумывает, откуда начинать работу — от придорожного края или отсюда, от сарая. Конечно же, это не столь важно — откуда ему начинать, но Поммер не может стряхнуть с себя странное чувство, что деревья всему внимают и потом будут наедине думать про себя. Ему кажется, что дерево замечает большее, нежели знает о нем человек. Например, этот белый налив там, в углу сада, был удобрен однажды, смолоду, овечьим пометом, так как весь навоз уже вышел. Два или три года он, будто назло, не плодоносил вовсе, хотя годы были урожайные и другие деревья гнулись под тяжестью яблок. Дерево отомстило ему. Поммер понял это и удобрял его лучше, чем другие деревья, хотя потом пришла холодная зима и обидела как раз белый налив. Так природа укрощала гордыню яблони.

У деревьев свои секреты, как и у людей, и о них никому не стоит говорить. Да и кого интересуют такие мелочи?

Особую заботу, почти как к хворому ребенку, питает Поммер к старому, обомшелому суйслеппу [2] Суйслепп — вид яблони . Дерево много выстрадало, долгое время росло хилым и хворым, никак не могло набраться сил. Поммер не понимал, что с ним такое творится, и были времена, когда он всерьез подумывал уже, не выкорчевать ли яблоню и посадить на ее место что-нибудь более надежное. Деревцо своими хворями в конце концов обозлило Поммера. Но ствол его был такой тоненький и кривой, что из него не вырежешь даже зубьев для грабель. Поммер дал ему отсрочку на год-другой. И однажды весной деревцо стало выравниваться на глазах, пошло в крону, зацвело и принесло плоды. Оно преодолело напасти, нашло в земле новые силы, и школьному наставнику было приятно, что он когда-то не дал волю своему гневу и не погубил его.