Матс Траат - Сад Поммера

Что сейчас делает Поммер?

А что ему еще делать, как не заниматься тем, чем он занимается уже многие годы. Прошлой осенью исполнилось тридцать семь лет с тех пор, как он перебрался сюда, в Яагусилла, из волости Лёэви, поставил в хлев подаренную отцом корову, вымыл у колодца руки и отправился на урок — обучать крестьянских детей грамоте. В ту пору Поммер был молодым идейным школьным наставником, который интуитивно чувствовал, что только чистыми руками можно учить красивому, плавному и аккуратному письму.

Правописанию на родном языке.

И он с воодушевлением принялся возделывать ниву просвещения, эту вековую залежь, где пахарю надобно иметь силу десяти волов.

Он и сейчас занят тем же: несет свой крест и взращивает детские души так, как того требуют учебная программа и христианские заповеди.

Не надорвался ли Поммер на этой тяжкой ниве? Не нуждается ли в отдыхе, не стали ли сдавать у него нервы?

Истории нет до этого дела. К тому же, Поммер сжигает в своей самодельной трубке такой едкий табак, что Клио, этой достославной особе, приходится торопливо и безучастно проходить мимо него, подобно тому, как охотничья собака, поднявшая зверя, оставляет в стороне жбан с керосином.

И, наконец — когда наскучит в школе, — можно заняться чем-нибудь другим. Ведь он в любом ремесле мастер, руки у него золотые. Может и крыши крыть, и трепать лен, ловить рыбу, дергать зубы кривыми клещами.

Школьный наставник — соль земли, лампа с вычищенным до блеска стеклом, которое никогда не должно тускнеть. В ней всегда должно быть масло. И не поможет раздобытый через волостное правление керосин, хотя он и нужен. Особенно важно не то масло, которое вольешь в человека, а то, что должно быть в нем от рождения.

Велика вера в дар просвещенного человека.

Если он не может оказать помощь какому-нибудь больному или размышляет, протирая очки мягким платком, люди считают, что он важничает. Он должен уметь оскоплять поросят, чинить часы, даже знать заговоры, снимающие боль. Когда кому-нибудь взбредет в голову спросить, что такое серная кислота или что за человек этот Бисмарк или Ливингстон, у него должен быть немедля готов ответ.

Такова-то его жизнь, завидовать нечему, вздыхать тоже нет причин.

Дежурный звонит в классе в колокольчик. Он куплен недавно, как и пятирублевые часы с гирями, из-за которых Поммер не раз наведывался в волостное правление — поторговаться. Что касается часов, то, по крайней мере, их в школьном доме Яагусилла хватает. Все они показывают царское время.

Часы тикают на стене на радость детям, а в руках у сына волостного старшины Краавмейстера звенит колокольчик. Если и не на радость, то уж во всяком случае на пользу.

Дети стекаются в класс. Они играли за углом школы на апрельском солнце в пятнашки; кое-кому «показали Ригу» — даже у дежурного горят уши.

Школьный наставник Поммер встает из-за обеденного стола, вытирает рот и обменивается двумя-тремя словами с женой. Так, по привычке. Затем проходит в комнату, берет со шкафа лежащий рядом с пузатой желтой тыквой футляр со скрипкой и вынимает инструмент. Замирает посреди комнаты и смотрит в окно. Вон они, скворцы, прыгают в кустах сада. Это вестники весны с золочеными клювами! Поммер напевает чуть слышно: «Когда еще я молод был…» И умолкает на полуслове, будто стыдясь, что его услышат, хотя никого поблизости нет. Он человек строгих правил, дети боятся его как огня; на что это похоже, если он будет мурлыкать про себя песенку?

Да, скворцы… Родные мои птицы, с хворостинкой в клюве, думает Поммер. «Когда еще я молод был…» Тогда он по целым часам мог сидеть и смотреть, как хлопочут птицы! И воздух был полон странного звона, и сердце разрывалось от радости. Господи, как давно это было! — думает Поммер.

А сейчас он должен идти на урок пения, в класс, где поднятая за перемену пыль сверкает и парит в солнечных потоках, льющихся в окно.

Человек он стройный, с прямой спиной, на нем серый домотканый пиджак. Белый, выглаженный супругой шелковый шейный платок придает ему долю торжественности. Борода и усы тоже серые. Когда-то они были черные, а скоро станут белоснежными — к тому идет.

Лицо восточно-балтийского типа, с высокими скулами, но с прямым носом. Последние пятнадцать лет он носит очки с круглыми стеклами, лишь они не финно-угорского происхождения.

Примерно столько же лет и дыре, просверленной буравчиком в классной двери. Вполне естественно, что, старея, человек начинает в чем-то сомневаться и что-то подозревать… Не все ли хорошие системы разведки придуманы людьми пожилыми?

Вот и у Поммера есть свой потайной глаз. Через него он до начала урока подсматривает, что творится в классе. Кто озорничает, кто шумит, кто задирает младших и слабых — ему все должно быть известно. Потайной глаз — во всех отношениях правая рука школьного наставника. По тому, что подсмотрел в него, Поммер и оделяет гневом Или милостью. Неизвестно, как бы он мог иначе ставить отметки по поведению.

Дети знают, что учитель следит сквозь дверь за каждым их шагом, но то и дело забывают об этом. Так же, как заповеди и таблицу умножения. Ничего не задерживается у них в памяти, разве что у кого голова посветлее, но много ли здесь таких. Порой Поммеру кажется, что он говорит стенам. Но ничего не поделаешь — уж такова жизнь учителя, ныне и во веки веков.

Поммер берет в одну руку скрипку, в другую — самодельный смычок, отодвигает от глазка клочок картона и наклоняется посмотреть.

— Это что такое?

Глазок весь залеплен. Слышно, как Юку Краавмейстер, побренчав звонком, ставит его на стол и, пройдя по скрипучей половице, садится за парту.

Эрсилия Пюви фыркает. Кто-то блеет — вроде бы Ээди Рунталь, но этого трудно ожидать от такого тихони, наверное — Элиас Кообакене передразнивает его.

Все слышно, но ничего не видно.

Поммер не верит своим глазам. Его бровь ползет вверх, взгляд становится суровым. Дырка в двери замазана чем-то белесо-желтым.

Он берет смычок в другую руку и хватает со стола тоненькую тростниковую палку. Похоже, сегодня она попляшет по чьим-то мягким местам.

Теперь он полностью снаряжен и может идти на урок.

«Когда еще я молод был…» Н-да!

Он распахивает дверь и входит в класс.

Дети с грохотом вскакивают. Сегодня им приходится стоять дольше обычного. Поммер не идет своим добрым шагом, чтобы стать перед классом и задать тон на скрипке, а грозно застывает у двери и берет в левую руку трость. Дотрагивается пальцем до странной замазки в глазке, разглядывает на свету, подносит к глазам, даже нюхает.

Дети притихли, как мыши, и выжидательно следят, что будет дальше. Они боятся этого мрачного и торжественно строгого человека. В воздухе висит гроза.