Леонид Гартунг - Нельзя забывать [повести, сборник]

Мама обычно соглашалась с Кириллом Петровичем, во всём поддакивала ему, а тут вдруг решительно возразила. Это было так неожиданно, что все перестали есть и ждали, что будет дальше. Мама проговорила тихо, но твёрдо:

— Что значит — не хочу? Не умею? Ты думаешь, наши на фронте все хотят и всё умеют? Надо — вот и делают своё дело.

Нюра посмотрела на Кирилла Петровича вопросительно. Я тоже ждал, что он что-то скажет. Но Кирилл Петрович промолчал, только покраснел. На другой день они с Нюрой уехали. Мама объяснила мне коротко:

— Нюра не только наша. Теперь они с Кириллом Петровичем должны быть всегда вместе.

За ними из Алмазова пришла большая бричка, которую тянула пара лошадей. На улице закрапывал дождь. Бородатый возчик таскал связки книг, утирал рукавом пот с лица и говорил всё время:

— Не извольте беспокоиться…

Сверху книг он навалил две книжные полки и всё прикрыл брезентом. С собой они не взяли ни кровати, ни стола, ни стульев.

— Там всё есть, — объяснил Кирилл Петрович.

Запомнилось прощание с Нюрой: до того дня я и не подозревал, что она меня так любит. Я пошёл проверить — не забыли ли они чего нужного, поднялся в оставленную комнату, как вдруг услышал шорох позади. Оглянулся — на пороге стояла Нюра, протягивая ко мне руки. Она подошла и запустила пальцы в мои волосы:

— Если бы ты знал, как не хочется…

— Тогда оставайся с нами!

— Глупенький ты и совсем маленький.

И то и другое было очень обидным, но я понял, что сейчас не до обид, и сдержался. Сестра крепко поцеловала меня и убежала вниз. На прощание я подарил ей Рыжика. Мне кажется, она обрадовалась. Кирилл Петрович надел дождевик и предложил Нюре опробовать чёрный зонтик, который он ей недавно купил. Она взобралась на бричку, поставила у ног граммофон. Телега поехала вдоль улицы. Нюра сидела на брезенте и махала белым платком. Из-под полы её плаща выглядывали белые усы Рыжика.

Осталась в памяти и школьная линейка первого сентября. Началось всё как всегда: выпускники дарили цветы первоклашкам, первоклашки посматривали на родителей, которые стояли в сторонке. Потом произнёс речь директор школы Иван Михайлович. Он объявил, что заниматься будут только младшие классы, а старшие будут ходить в пригородное хозяйство водников убирать картофель.

Ещё помню, Иван Михайлович сказал, что война скоро кончится и к зиме наши будут в Берлине. Тут уж мы долго ему хлопали, пока наша учительница, Ольга Петровна, не сказала: «Хватит!»

Мы, второклассники, тоже два раза ходили на поля. Правда, не копали картошку, а дёргали морковь. Ели её сколько хотели. Никто этого не запрещал, только предупредили, что нельзя уносить домой. Это несколько испортило удовольствие, потому что мне очень хотелось принести морковь маме и Грише.

Наша мама не верила приметам, но всё же один раз, мне кажется, не обошлось без этого. На стене висели часы в дубовом длинном ящике. Они всегда шли и ни разу не ломались, и вдруг остановились в тот самый момент, когда отец ушёл из дома. Гриша хотел отнести их часовщику, который жил на нашей улице, но мама не позволила:

— Отец вернётся, сам починит.

На второй этаж, где прежде жили Кирилл Петрович и Нюра, мы почему-то старались не заходить. Посреди пола лежала газета. Помню, она пожелтела, но никто не поднял её. Без Нюры дома стало как-то пусто, и в середине сентября мы с Гришей отправились проведать её в Алмазово. До Алмазова от нашего города было недалеко — километров шесть-семь. Дорога шла вдоль реки Виляйки, иногда открытыми полями. Дул сильный попутный ветер, шумел в березняке, срывал жёлтые листья. Когда подходили к селу, запомнилось красное заходящее солнце и такие же красные длинные облака, протянувшиеся вдоль горизонта.

Гриша сообщил мне под большим секретом о новом оружии нашей армии, о каких-то машинах, которые стреляют снарядами огромной разрушительной силы. Через несколько лет я догадался, что Гриша рассказывал мне о знаменитых наших «катюшах». Но откуда он мог знать о них — в глубочайшем тылу, в сентябре сорок первого?

Жили Кирилл Петрович с Нюрой в большом пустом здании школы. (Занятия в старших классах, как и у нас, должны были начаться в октябре). Приняли они нас хорошо. Здесь я встретил Рыжика — он растолстел и стал важным. Он сделал вид, что не узнал меня. Когда я взял его на руки, он не выразил никакой радости и, по-моему, думал только о том, чтобы я оставил его в покое.

Ужин мне понравился, даже очень, хотя Нюра извинялась, что нечем угостить. Кирилл Петрович достал из погреба огромный спелый арбуз. Такой спелый, что чуть воткнёшь в него нож, он трескается и разваливается на части. Нюра подавала мне кусок за куском. Арбуз был сладкий, а чёрный хлеб кислый — вместе получалось такое — просто пальчики оближешь. Кирилл Петрович всё сетовал:

— Ты не стесняйся. Будь как дома.

А я и не думал стесняться… Потом он принёс кринку холодного молока и малосольных огурцов, пахнущих укропом. Жалко, что я уже наелся. Живот и так был как барабан. После ужина Гриша пошёл во двор покурить, а Нюра и Кирилл Петрович стали переговариваться, и я понял, что у них не всё так хорошо, как они старались показать. Запомнился разговор. Нюра говорила капризным тоном:

— Завтра пойдём в лес. Должны появиться опята…

— Их ещё нет.

— Ну и пускай, но я хочу в лес…

— В твоём-то положении?..

Нюра ничего не ответила, но я потом спросил её, что у неё за положение. Она, видимо, не ждала такого моего вопроса.

— Зимой ты станешь дядей…

И, видя, что я не понимаю, разъяснила:

— У меня будет сынок или дочка. Тебе хочется?

— Хочется, — подтвердил, хотя это неправда.

Всерьёз мне хотелось только, чтоб кончилась война и чтоб дома всё было по-прежнему. Поздно вечером, когда Нюра зажгла лампу, к Кириллу Петровичу пришла седая учительница. Сразу с порога она начала:

— Кирилл Петрович, а поостроумнее вы ничего не придумали?

— Что такое? — удивился он.

— Я никогда не вела математику…

— Поведёте.

— Но я всё-всё забыла.

— Вспомните.

— Нужны способности.

— Появятся.

— Но я не хочу. Понимаете — просто не хочу.

Кирилл Петрович посмотрел на неё строго и холодно:

— Что значит «не хочу». Такие слова забывать надо. Думаете, наши на фронте всё хотят всё умеют? Но надо — значит, делают своё дело… — И добавил: — Поймите, что больше некому.

После этого он перечислил всех мужчин-учителей, которые мобилизованы в армию.

— Звонил в РОНО — оттуда мне ответили: «Обходитесь своими силами».

Учительница усмехнулась:

— Это я-то сила?

— Сила и очень значительная.

Я считал, что они договорились, учительница вроде бы согласилась, но вдруг она отвернулась и заплакала. Кирилл Петрович нахмурился и прошёлся по комнате: