Анастасия Вечерина - Исповедь мотылька

— А! Так ты заметил? Ну, надо же!

— Еще бы! За кого ты меня принимаешь?

— А я уж боялась тебе говорить…

Мы оба рассмеялись весело и беззаботно. Господи, по виду он старше меня года на два-три, но когда я смотрю на этих весёлых бесенят в его глазах, то не могу сдержать улыбки — какой же он, в сущности, еще мальчишка! Впрочем, я и сама веду себя с ним как-то… не по-взрослому. Никогда не ожидала от себя такого! То есть, если я чего-то и ждала от нашей встречи, то — точно не этого.

…Падал снег. Где-то далеко-далеко от нас, в каком-то другом мире ездили машины, куда-то спешили люди. Был 21 век…

А вокруг нас лишь медленно кружились снежинки в свете придорожных фонарей, и за сугробом в скверике притаилась настоящая ледяная роза…

Если вы назовете меня сумасшедшей, то я отвечу, что это еще слабо сказано! Но кто из нас гарантированно стопроцентно нормален?

Он взял меня за руку и повел куда-то. Я не сопротивлялась.

Говорят, по жилищу человека можно многое сказать о его хозяине. Особенно если он живет тут давно, и все предметы, обстановка, мебель и прочие вещи хранят в себе неуловимую память о нем, даже когда его нет. Ведь присутствие чьей-то живой души накладывает отпечаток даже на неодушевленные предметы. И они могут многое рассказать. Если только вы умеете слушать.

В этом смысле его квартира была загадкой. По ней можно было сказать много всего разного и ничего определенного. Её можно было считать кладом для психоаналитика, отражением внутреннего мира хозяина, свалкой обычных бесполезных вещей или просто ничем. На выбор.

Потрясающей красоты лесной пейзаж, с каким-то дивным очарованием выполненный карандашом на половинке оторванного листа бумаги, здесь служил закладкой в старой, потрепанной книге. Какой-то научный трактат по психологии, если я не ошибаюсь. Таких книг тут было много — Фрейд, Вейнингер, Козлов, Протопопов, Новоселов… А рядом с ними мирно уживались фэнтези Сапковского, Желязны, Толкиена пополам с философией Ницше и томиком стихов неизвестного мне автора. Несколько бумажек-напоминалок с непонятными каракулями были приколоты к стене старинным кинжалом, напоминающим испанский стилет, причем, отнюдь не сувенирного вида. Камин у стены, тяжелые занавески на окнах и пушистый ковер на полу были такого же оттенка, как и компьютерный стол и гитара в углу комнаты. Казалось, часть обстановки взята из средневековых рыцарских романов, а другая часть то ли из квартиры рокера-неформала, то ли программиста-хакера. Вдобавок еще на всем лежала печать небрежной забывчивости, эдакого декадентского полупрезрения. Казалось, хозяин с легкостью маленького демиурга создает необычные миры, а потом оставляет их пылиться на подоконнике, убежав шлепать босыми ногами по лужам. И так во всем…

Приведя меня к себе полчаса назад, он устроил небольшую экскурсию по дому, «познакомил» со своим жилищем. Но понятней от этого не стало. А потом попросил подождать чуть-чуть на кухне. Не уточнил — чего именно.

И вот я жду, сидя на табуреточке, разглядывая странноватую обстановку квартиры и гадая — чем же там занимается ее таинственный хозяин. Может, вытирает пыль со шкафа? А может — пятна крови с подсвечника, которым вчера ударил по голове девушку, что была тут до меня? Не знаю. Вообще, загадка — что происходит с ним, когда он закрывает за собой дверь…

Я вновь взглянула на нее и машинально убрала со стола ладошку. Только бы он не заметил, когда придёт!

Дело в том, что там, в коридоре, как раз перед дверью на кухню, стоял телефон. И, проходя мимо него, я заметила номер на аппарате. Решив, что было бы неплохо знать про моего нового знакомого хотя бы что-то конкретное, я быстренько записала этот номер у себя на руке. Так, просто на всякий случай. Вдруг пригодится? А то мало ли…

— Сейчас мы будем готовить настоящий глинтвейн! — дверь кухни он распахнул ногой, потому что руки были заняты кучей бутылок, кастрюлек, пакетиков со специями и еще неизвестно чем. — Ты знаешь, что это такое?

— Ну-у-у…кажется, что-то слышала… какой-то средневековый напиток, времен рыцарской Англии… но никогда не делала сама.

— Я тебя научу. Помогай!

Он мигом всучил мне в руки что-то из принесенного, я еле успела вскочить с табуретки, еще не представляя — что, собственно, нужно делать. Но он как-то быстро пододвинул меня к столу, что-то сказал, куда-то направил, и я сама не заметила, как весь этот веселый водоворот, именуемый процессом приготовления, закружил меня и увлек за собой.

Тот рецепт я помню до сих пор. Как говорят, «он врезался мне в память». Так что, если кто-то хочет знать, как готовится «настоящий глинтвейн» — могу поделиться.

У нас тогда было полбутылки красного сухого вина, крепкий ром (градусов 55, наверное), сахар-рафинад и немного специй (корица, цедра, ваниль). Вино мы вылили в кастрюльку и нагрели почти до кипения, добавили специй, перемешали, после чего сняли с огня и водрузили на нашу кастрюльку сверху дуршлаг. Сложили горкой сахар, полили его ромом, чтобы хорошенько пропитался, и подожгли. Ром горел синеватым пламенем, сахар плавился и тягучими светящимися каплями медленно падал вниз, в кастрюльку, отчего вино принимало приятный карамельный вкус. А в полумраке вечерней комнаты (свет мы так и не зажигали) все это создавало ощущение чего-то таинственного и нереального, словно какой-то старинный колдовской обряд.

Во время приготовления этого необычного напитка мой новый знакомый то оказывался рядом со мной, объясняя что-то негромким шепотом мне на ухо, так что его губы почти касались моего лица; то отходил в дальний угол комнаты, изредка бросая на меня дразнящие взгляды и озаряя темноту комнаты своей странной улыбкой, которую я никак не могла понять. Уж слишком она была переменчивой и загадочной. Иногда мне казалось, что он меня просто дразнит. А иногда казалось, что это мне только казалось…

Порой его улыбка была доброй и мягкой, словно бы он говорил ласково: «Ну что ты, глупышка? Не думай ни о чем, забудь свои опасения, и все будет хорошо!» И в это почему-то странным образом верилось… Но уже в следующее мгновение что-то неуловимо менялось в нём — наклон головы, выражение глаз или что-то еще, я не знаю — и улыбка вдруг становилась другой. В ней появлялось нечто насмешливое и ехидное, словно бы он говорил: «Эту игру, крошка, я знаю лучше! И как бы ты ни старалась, мне наперед известно, чем все закончится!». И я готова была вспыхнуть, разозлиться, но не успевала, потому что уголки его губ чуть-чуть приподнимались, и выражение лица уже становилось другим. Не знаю — каким именно…

Вообще, у его улыбки были сотни непередаваемых оттенков, она могла выражать целую гамму чувств, быть дразнящим призывом неизвестно к чему, обычной данью вежливости или просто ничем. Пытаясь в очередной раз понять, что же прячется за ней, я так увлеклась, что прозевала тот момент, когда наш сказочный напиток уже сготовился, и мы разлили его по бокалам.