Анастасия Вечерина - Исповедь мотылька

На дворе февраль. У Лёльки долгожданные каникулы после зимней сессии. Она целыми днями пропадает где-то с друзьями и подружками. О том, что у нее происходит, я узнаю в последнее время только из ее дневника, куда захожу порой от скуки. Ну и изредка она забегает ко мне сама ненадолго.

В одну из таких мимолетных встреч я и услышала случайно тот телефонный разговор, ставший для меня первым тревожным звоночком.

Лёля немного смутилась (как мне показалось), когда у нее зазвонил телефон, и она, взяв трубку, увидела — кто звонит. Мы сидели у меня на кухне, допивали горячий чай, которым я пыталась её согреть, прежде чем ей снова предстояло заняться обмораживанием различных частей тела в 15-градусный мороз по пути к репетитору.

— Привет, Лёлик!

— Здравствуйте, господин Художник!

— Соскучилась?

— Знаешь, как-то не успела еще. Мы же только вчера общались.

— А сколько тебе нужно, чтобы соскучиться? Месяц? Хорошо, в следующий раз позвоню в марте…

— Эй, ты что? Я же пошутила. И я…

— Соскучилась?

— А ты?

— Я первый спросил.

— Ну, не знаю… не совсем еще…

— Я тоже. Ни капельки!

— Вредина! А зачем тогда звонишь?

— Нравится, как ты называешь меня врединой. Хотел услышать еще…

— Соскучилась!!!

— Я тоже. Ты мне приносишь хорошее настроение.

— Будешь издеваться — заберу его с собой обратно, когда уйду.

— А разве ты уже уходишь?

— Да, мне еще надо к репетитору сегодня. Будет меня мучить весь вечер. А ты что будешь делать?

— Буду завидовать твоему репетитору.

Художник говорил громко, так что я, сидя рядом, хорошо слышала весь их разговор. Лёля смущенно улыбалась каждой его новой реплике, а он… я не видела его, но, судя по голосу, в его глазах в это время плясали тысячи насмешливых искорок.

Я не следила за нитью разговора. Я смотрела, как менялось Лёлькино лицо.

— Я даже не знаю, Найджел… Для этого ведь придется ехать в Дзержинск, да?

— Испугалась? Правильно, бойся меня!

— Ну что ты меня постоянно дразнишь?!

— А что с тобой еще делать? Пороть уже поздно, да ты и не дашься…

— Ну еще бы! Я вообще-то девушка скромная, а ты…

— А я тоже считаю, что лучшее украшение девушки — скромность. И прозрачное платьице!

В Лёлькином телефоне он был записан как «Вредина». Это я успела разглядеть еще до начала их разговора.

Спросить что-либо после разговора не получилось — Лёлька выскользнула за дверь, еще прижимая трубку к уху.

У вас есть друзья? Глупый вопрос, я понимаю. Вряд ли в этом мире есть вообще хоть один человек, у которого их нет. Ну, совсем…

Почему вообще люди дружат? Бывает же так, что два совершенно непохожих человека, с абсолютно разными интересами и привычками, противоположными характерами и ценностями в жизни, остаются друзьями на протяжении многих лет. Бывает и наоборот. Парадокс?

А еще бывает так, что в детстве у тебя был закадычный друг или лучшая подруга, с которой вы с полуслова друг друга понимали и считались лучшими друзьями. Казалось, что вы готовы быть вместе всю жизнь, но время шло, вы росли, интересы менялись, и сейчас уже все как-то… Почему нам всегда кажется, что раньше все было по-другому — и солнце ярче, и трава зеленее, и небо — более голубое и чистое? А теперь все как-то не так. Может, все дело просто в том, что мы повзрослели и теперь уже никогда не будем такими, как тогда?

И сейчас мы поддерживаем отношения с той самой «лучшей подругой» лишь по инерции, не желая признаваться себе, что, по большому счету, нас больше ничего и не связывает и нам нет дела друг до друга. Вместе уже не так комфортно, но и порознь как-то странно. Ходим друг к дружке в гости по привычке, когда нечем себя занять. Шляемся по улицам и треплемся ни о чем.

Но Лёлька не такая. Она живая и настоящая, она…не знаю даже, как это описать…. Она — это я, только много лет назад. В ней еще живо все то, что умерло во мне когда-то. И она старается изо всех сил уберечь ту детскую чистоту и непосредственность, что я не смогла сберечь в свое время. Но она открытый и добрый человек, поэтому ей трудно прятаться в панцирь от жестокостей этого мира.

Я тоже когда-то была такой. Потому мы и дружим. Поэтому легко находим общий язык. Бывают, конечно, и разногласия, и споры серьезные, но правы всегда мы обе. Она — потому что говорит то, во что бы мне очень хотелось верить, а я — потому что отстаиваю то, во что поверить придется ей через какое-то время.

Я люблю ее. И потому так переживаю за нее порой и пытаюсь защищать от каких-то вещей. Хотя сама в детстве очень не любила чью-то опеку.

Есть такое волшебное слово — м и р о о щ у щ е н и е.

Оно такое большое, широкое и прозрачно-солнечно-туманное.

В нем куча многоточий и еще много недописанных палочек сверху.

Когда я произношу его, вслух или про себя, уголки моих губ медленно ползут вверх, и на лице появляется многозначительно-заговорщическая улыбка:

«У меня есть что-то, чего нет ни у кого… И я никому об этом не скажу!»

Мироощущение…

Ощущение мира. Ощущение счастья… внутреннего…

Скромного счастья. Маленького счастья. Но твоего.

Ты — плотный шарик, внутри которого яркий свет. И ты не выдерживаешь этого ослепительного, переполняющего тебя света, и тогда он начинает прорываться наружу сквозь маленькие трещинки. Так ты и ходишь: свиду, вроде, обычный человек,

а внутри — вселенское солнце!

Это я прочитала у Лёли в дневнике. И почему-то вдруг захотела с ней серьезно поговорить.

Зимнее утро. Еще темно. Махровые дороги мнутся под колесами автомобилей, небо опять висит серым мокрым платком и сыпет снегом на холодные улицы.

Сейчас я каждый день встаю очень рано. Или это только так кажется, потому что за окном еще темно, когда мой будильник противным голосом сообщает мне, что пора вылезать из теплого кокона одеяла, где я греюсь, словно куколка бабочки в сладкой дремоте? Потом иду к окну на кухне и стою там минуты три, до тех пор, пока объятия сонной темноты не потянут меня назад, в сладкую дрему. В эти три минуты я смотрю на мир в одиночестве, я вижу то, что окружает меня каждый день, является фоном для разыгрываемой ежедневной пьески со смешным названием «Моя жизнь». Я вижу темный, присыпанный снегом квадрат своего двора, окружающую меня стену пятиэтажек, плотным кольцом сомкнувшихся вокруг старого детского сада, я вижу одинокие замерзшие фонари, а вдалеке прячущиеся тени бродячих собак. Жизнь начинается уже там каждое утро, но каждый раз по-новому, и я подхватываю это всегда неожиданное звучание.