Лана Барсукова - Сочини мою жизнь [litres]

– Мой даме крем-брюле принесите позже, чтобы не растаяло, – неожиданно заявил ее спутник. – Один шарик шоколадный и два фруктовых, и обязательно полейте малиновым вареньем.

Халдей растерялся, потому что по всем признакам мужчина был завсегдатаем солидных ресторанов, и уж что-что, а спутать крем-брюле с мороженым он никак не мог. Да и симпатия к простецкому малиновому варенью никак не стыковалась с дорогими туфлями и швейцарскими часами. А в этом халдей разбирался не хуже чем в крем-брюле. Не веря своим ушам, он растерянно и изумленно посмотрел на клиента. И встретился, точнее, напоролся на его жесткий, со стальным отливом взгляд, похожий на штык. Игорь Лукич выдержал паузу и переспросил с какой-то странной интонацией:

– Вы меня поняли? У меня четкая дикция?

– Да, конечно, – заискивающе и извиняясь, промямлил официант.

Таня уловила необъяснимые грозовые раскаты в голосе Лукича, но списала на его плохое настроение. Стало жалко бедного официанта. Она сочувственно проводила его взглядом и вернулась в главной теме их встречи:

– Так что у вас стряслось?

– Ничего. Нет, правда ничего.

– Но ведь что-то испортило вам настроение?

– Да, пожалуй. Просто пили с одним человеком коньяк.

– Вы не любите коньяк? Предпочитаете пиво? – Таня осеклась. Пиво прочно связывалось с таможней и Максом, а говорить об этом ей сейчас не хотелось.

– Я, Таня, уважаю алкоголь в любых проявлениях, включая кефир. Все зависит от обстоятельств.

– Что же плохого было в сегодняшнем коньяке?

– Сегодня я предпочел бы воду. Или водку.

– Всего-то?

– Не скажи, это очень важно. Знаешь, что такое свобода? Это когда ты выбираешь, что пить и с кем пить.

– Неплохо сказано.

– Да, я такой, аки Цицерон. – Лукич попытался шуткой сбить градус серьезности этой беседы.

Таня вновь вспомнила про Макса, старающегося проклятиями и бравадой скрыть свою тоску по пивным посиделкам на таможенных терминалах. Когда-то молодые Игорь и Макс, жадные до жизни и денег, дружно выбирали пиво и компанию друг друга. Это была их свобода, их бизнес, их кураж, их азарт игры в прятки с таможней. А теперь у Макса выбора нет, ему достался Веня с дурацкими шуточками и с воблой. Но, похоже, у Игоря Лукича дела обстоят не лучше. С выбором и у него негусто. Вот сегодня судьба всучила ему нелюбимого собутыльника, от которого не откреститься, не отвертеться. Хочешь не хочешь, а пей, глотай, проталкивай в горло дорогой коньяк, подливай снова, шути, изображай радость. У Макса хоть вобла осталась как привет из прошлого. А у Игоря Лукича, наверное, и этого сегодня не было. Чем там коньяк закусывают? Икрой? Лимоном? Шоколадом? Еще непонятно, кто из бывших компаньонов свободнее. Тане стало тоскливо от таких мыслей и жалко Лукича. Нет, сегодня говорить о встрече с Максимом Ивановичем она точно не будет.

Вообще про прошлое не будет. Потом, может, завтра или послезавтра, но только не сегодня, не сейчас. Не нужно впускать в этот вечер Сергея Викторовича с его заманчивым предложением инвестировать в его склады, провонявшие гниющей капустой. Лучше промолчать про обиженных на Лукича доверчивых клиентов его фантомной страховой компании, за которую он заплатил разрывом с Варварой. Не стоит говорить и про смерть Штыря от бдительных конвоиров, которые поквитались с ним за ожоги от паяльника на груди Лукича. И про спившегося Макса лучше не рассказывать, про его тоску по таможенному вальсу, вместо которого он танцует пьяный краковяк в обнимку с Веней. Пусть это прошлое и даже лучезарное будущее отступят перед настоящим. Даже не настоящим, а сиюминутным. Счастье – это когда мгновение хочется длить и длить.

Словно прочитав ее мысли или просто желая переменить тему, Игорь Лукич спросил:

– Как там у тебя дела продвигаются? До какого уровня моей жизни уже добурилась, аки шахтер?

– Я стараюсь, – сухо ответила Таня.

– Ну и что там? Преисподняя или полезные ископаемые?

– Разное.

– Ясно. Моральную сторону моего бизнеса мы обсуждать не будем. Идем дальше. Что с личной жизнью? Все ниточки распутала? Я так понимаю, что скелеты в моем шкафу уже стоят по стойке «смирно».

Меньше всего Тане хотелось поворачивать разговор в эту сторону. Говорить на тему прошлого означало впустить в сегодняшний вечер стремительную Варвару, холеную Леру и взбалмошную Арину. И тогда ужин превратится в производственное совещание или в сеанс психоаналитика. Нет, хуже, в вечер воспоминаний на тему «Любимые женщины сыродела Лукича». От этих перспектив Тане взгрустнулось, что не осталось незамеченным. Впрочем, трудно не заметить, если у девушки, сидящей напротив, начинают дрожать губы и блестеть глаза, обильно смоченные какой-то влагой.

Лукич растерялся. Он не успел понять, чем вызвана такая реакция, но очень испугался, что сейчас Таня расплачется. Тогда, в своем кабинете, он довел ее до слез легко и непринужденно, и жалко ее не было. Женских слез он вообще-то не боялся. Был стойким к ним, как скала. На какие только лады не плакали женщины вокруг него, какие только ноты не брали в своих слезоточивых атаках. Лера рыдала артистично, старательно промакивая слезы салфеткой, чтобы не было морщин. Арина голосила по-сибирски вольно и швырялась тяжелыми предметами. Варвара захлебывалась в плаче и кружилась по их крохотной комнате в общежитии, сшибая углы на своем пути. К этому можно и нужно было привыкнуть, как к периодическим атмосферным осадкам. Лукич всегда имел при себе душевный зонтик.

Но тут захотелось избежать слез, успокоить. «Старею», – сказал себе Лукич. Но как же приятно было осознавать фальшь этой фразы, ложь такого диагноза! Дело было вовсе не в старости. Наоборот, он чувствовал, как его распирает здоровая сила, мужская снисходительность к этой девочке, покровительство и потакание ее слабостям и странностям.

– Ты откуда родом? – Он перевел разговор так же решительно, как стрелочник меняет ход поезда.

– Заметно, что не москвичка?

– Ну… Не так чтобы в глаза бросалось, но да, я сразу понял. Кстати, это комплимент. Трудолюбивая ты, аки пчела. Мне Петька рассказывал про тебя. Только у приезжих над рабочим столом может висеть собор Василия Блаженного.

– Вы с Петром Симоновичем давно знакомы?

– Да нет, каких-то полвека всего, – засмеялся Игорь.

Хорошо засмеялся, легко и искренне.

– Мы с ним в один детский сад ходили. Точнее, нас туда водили наши мамашки, отпетые подружки, – и он улыбнулся своим воспоминаниям, став вылитым шарпеем. – Дружили они как-то взасос, ненормально, как школьницы. Прямо не расставались. Все праздники у нас проходили вместе, в расширенном составе семьи. Сейчас я понимаю, что мужьям от этого кисло было, но они почему-то терпели. Я даже какое-то время думал, что у меня две мамы, а Петька мне брат. Ну и бил я его по-братски, как положено.