Андрей Столяров - После жизни

На сцене между тем произошли некоторые изменения. Книги со стола президиума исчезли, переместившись на широкую тумбочку, задвинутую в глубину, к стене, а вдоль зеленого сукна, придавленного блоками микрофонов, расположились люди, лица которых были Баскову знакомы: два московских политика, лидеры либерально-ориентированной партии, деятель из местной администрации, также известный своей демократической ориентацией, депутат Государственной Думы, сразу же уткнувший лицо в пухлую записную книжку, и еще двое-трое из тех, что называются то ли аналитиками, то ли обозревателями. Басков их, во всяком случае, видел по телевизору. В общем, вполне пристойно. Молодец Леня, сумел выставить «иконостас». Странно только, что Марека в президиум не пригласили. Видимо, не дорос пока Марек, его номер шестнадцатый. Ничего, посидит где-нибудь в пятом ряду.

А вот Гермину он на первых порах не узнал, отметил только, что какая-то довольно эффектная женщина уселась с краю, рядом с депутатом Госдумы, тот сразу оживился, захлопнул блокнот, по-видимому, спросил о чем-то, она ответила, и лишь, когда Леня Бергер, выйдя на кафедру, объявил, что заседание, посвященное десятой годовщине со дня основания, можно считать открытым и предоставил слово первому выступающему, полностью назвав по имени и фамилии, Басков понял, кого ему эта женщина напоминает.

Странно, конечно, поскольку она, как и Леня, изменилась за это время не слишком сильно, разве что погрузнела немного, потяжелела, чуточку раздалась, ну, это понятно: годы, хлопоты, неприятности откладываются внутри, ничего с этим не сделаешь, однако грудь, составлявшая когда-то предмет Мизюниной зависти: мне бы такой размер, я бы забот не знала (шокировала, между прочим, Баскова таким заявлением), кажется, выпячена была еще сильнее – как два буфера натягивала тонкий джемпер, приподнимая «демократическую» кожаную безрукавку с аппликацией в виде лилий по сторонам, а неистовые, под бронзу волосы, которым Мизюня тоже завидовала: боже мой, ну вот дается же человеку ни за что ни про что!.. – выглядели нисколько не хуже, чем раньше, короче, быть может, несколько аккуратнее, но все той же, запомнившейся Баскову посверкивающей лавиной низвергались на плечи. Картинная южная красота. В сочетании с мраморными чертами лица, с горбинкой носа – пугающее ощущение фанатичности. Такой демон мщения. Такая народоволка, с убийственным хладнокровием стреляющая в царского генерала… На каторгу – так на каторгу, на эшафот – так на эшафот!.. Глаза, пылающие нетерпением… Тоже, кстати, не замужем, но тут хотя бы отчасти понятно. Рядом с Герминой любой нормальный мужик превращается в тряпку. Безумная энергетика. Кто же захочет, чтобы его превратили в тряпку? Кажется, одно время она была влюблена в Леню Бергера. Тоже сказала Мизюня, Басков, разумеется, ничего такого не замечал. Что он тогда вообще замечал? Однако у Лени уже лет восемь была Тамарка, прыскающая весельем, двое детей, погодки, кудряшки на лбу, брак, устойчивый во всех отношениях; когда скапливались у них в квартире, даже если в три часа ночи, во мгновение ока выносила из кухни поднос с бутербродами. Чай, кофе – пожалуйста! На всех остальных женщин Леня глядел непрошибаемо, как на хороших приятелей. Разве что бесплотный, дружеский поцелуй в щеку. Это уже потом, будто гром с ясного неба, грянуло, дойдя до Баскова тем же размытым эхом: с Тамаркой Леня развелся, женился на аспирантке лет на пятнадцать моложе. Никто ни о чем не догадывался. Откуда? Тамарка – в первую очередь. Столкнулись как-то на Невском, обреченно сказала: Ну, если уж так невтерпеж, попрыгал бы с ней, я бы, честное слово, закрыла глаза; зачем обязательно разводиться?.. Аспирантку Басков потом тоже видел – так, мышка белая, серединка на половинку.

В общем, загадочная история. Хотя, если подумать, ничего загадочного в ней нет. Человек переходит в другую жизнь и, как животное после линьки, сбрасывает прежнюю шкуру. Иначе задохнешься в тесноте обстоятельств. Вот Гермина не сбросила вовремя и задохнулась. Басков только краем уха слушал ее гортанный, привычный к выступлениям, менторский голос, но по всплывающим в нем устойчивым словесным клише без особенного труда догадывался о содержании. Такие-то каналы на телевидении уже контролируются администрацией президента, такие-то посты заняты выходцами из прежнего Комитета государственной безопасности. Идет наступление на гражданские права и свободы, ситуация критическая, мы превращаемся в полицейское государство. То есть, все то, о чем сейчас стон в демократической прессе. Вяло, не интересно, как заезженная пластинка, прокручивающаяся по одной и той же хрипящей дорожке. Никто уже внимания не обращает. И потом, если по сути, какое, к черту, полицейское государство? Полицейское государство – это прежде всего тотальный контроль за действиями каждого гражданина: как он живет, что думает, о чем шепчется с приятелями или с женой на кухне. И, разумеется – меры по каждому шепоту. А тут, напротив, никому ни до кого дела нет. У них свои интересы, у нас – свои. Два разных мира, которые практически не пересекаются. Две разных страны, два народа. И слава богу. Лично мне ничего другого не надо.

Он почувствовал отчетливую теплоту на щеке. Точно проникшее неизвестно откуда весеннее зеленоватое солнце согрело кожу. Можно было даже не оборачиваться, чтобы понять, в чем тут дело. Мизюня, отделенная от него четырьмя или пятью людьми, как бы внимающими происходящему, чуть подалась вперед и повернула к нему лицо. Смотрела она так, будто в зале, кроме них, никого не было. Ему этот взгляд был знаком. Точно также они иногда останавливались, например на улице, ни с того ни с сего, прямо посередине слякотного тротуара, поворачивались друг к другу, точно в столбняке, замирали и, не обращая внимания на прохожих, смотрели, не отрываясь, секунд пять-десять-пятнадцать, пока глаза не начинали слезиться. Словно поражались тому странному обстоятельству, что пребывают вместе. Как будто не верили сами себе, и необходим был этот, ничего не скрывающий, откровенный взгляд, чтобы удостовериться в данной реальности. Или во время бурной дискуссии на квартире у Лени, все уже не кричат даже – хрипят, размахивают руками, никто никого не слушает, и слушать не хочет, тоже, будто включили жаркую лампочку, начинала разогреваться щека. Басков поворачивался и уже не мог отвести взгляда. Глупо, наверное, выглядело со стороны. Ника Мигальская, которая сейчас работает на телевидении, выпускает ток-шоу то с экстрасенсами, то с трансвеститами, бог знает с кем, однажды даже раздраженно заметила, что это, дорогие мои, попросту неприлично: вы как уставитесь друг на друга, точно никого больше не существует. Правда, Ника Мигальская – не показатель. Было у Баскова смутное подозрение, что Ника к нему до некоторой степени неравнодушна. Проявлялось в косвенных мелочах: вдруг при разговоре, случайном, на кухне, чуть поднимет лицо и губы полуоткрыты, словно для поцелуя, то за локоть возьмет, хотя вовсе не требуется, то прижмется к Баскову вроде бы по-товарищески, но это, конечно, смотря откуда смотреть. Нику будоражили собственные интересы. Что же до остальных, то вряд ли кто-нибудь хоть что-нибудь замечал. То есть, замечали, естественно, тут дураку было понятно, но как-то не застревая на этом, не фокусируясь, как-то краем сознания.