Али Смит - Весна [litres]

Его дочь – это девочка, которую он видел в последний раз в феврале 1987 года, в тот день она сидела у него на коленях, а он читал ей одну из ее книжек. Беатрис Поттер. Плохой кролик украл морковку у хорошего. Но охотник погнался за плохим кроликом, и от того не осталось ничего, кроме кроличьего хвоста на скамейке.

Она заливисто смеялась над картинкой с пушистым белым хвостом на скамейке.

Он выбрасывает воскресную газету в мусорку. Возвращается и садится за стол. Открывает ноутбук.

Набирает имя дочери в поисковике. Медлит над каждой буквой ее имени.

Он никогда не делал этого раньше.

Никогда не решался.

Говорил себе, что ей бы этого не хотелось.

У нее слегка необычное имя – такое же написание, как у ее матери, с буквой «в» вместо «б» в слове Элизавет, и если она оставила фамилию своей матери и не вышла замуж, довольно необычная фам…

Тут же выскакивает фотография женщины – вероятно, это она.

Наверняка она.

Стопудово она.

Есть несколько фотографий. На одной она похожа на свою мать, на другой – на его мать.

Она работает в университете в Лондоне. Есть электронный адрес.

Решусь?

Нет.

Она не захочет, не захотела бы, не хочет этого.

Он выходит из комнаты.

Обходит всю квартиру.

Возвращается в комнату.

«Представляя ее мертвой, мертвой для меня, мертвой для моего мира, все эти годы», – говорит он у себя в голове в ту ночь, лежа без сна в постели, посреди ночи, и уставившись на старую потолочную розетку, которую никогда раньше не замечал, хотя прожил здесь все эти годы.

Его воображаемая дочь смеется.

Какой ты? – говорит она у него в голове.

Какая ты? – говорит он у себя в голове своей реальной дочери.

Молчание.

Ага, но хватит уже про режиссера и про то, что Расселл назвал бы хр-р-р-р-р-р-рапом его истории, – вернемся к Брит полгода назад в октябре, в фургоне с Флоренс и двумя совершенно незнакомыми людьми на проселочной дороге хер знает где, по направлению дальше на север: по крайней мере, Брит считает, что это на север. Словно сыщик по телику или похищенный персонаж сериала, она запоминает названия мест на дорожных указателях – вдруг это может оказаться важным.

Эта баба – худший водила на свете.

В кабине фургона сейчас два пояса безопасности на четырех, и сидящая за рулем, похоже, не парится по поводу того, насколько опасно набиваться целой толпе народу в кабину этой пародии на тачку с навороченным псевдозаграничным салоном, который должен компенсировать полное отсутствие груза.

Брит уступила свой пояс Флоренс, приплюснутой к двери, но хотя бы пристегнутой. Если они попадут в аварию, то через лобовое стекло вылетят сама Брит и мужик.

Мужика зовут Ричард.

Шотландку зовут Олда, как магазин «Олди». У них с Брит была небольшая перепалка на вокзале.

– СА4А в моем фургоне? Уж это вряд ли.

– Мне с ней по пути.

– (обращаясь к Флоренс) Зачем ты притащила сюда вертухайку из СА4А? Во что ты играешь? Это же не игрушки.

– Как вы смеете мне угрожать? Как вы смеете называть меня вертухайкой?

– Она не из СА4А. Это Бриттани, моя подруга. (Флоренс)

– Тут написано «СА4А». Смотри. Прямо у нее на куртке.

– Все нормально. Я доверяю ей. (Флоренс)

Флоренс ей доверяет. Но победительница конкурса «Худший на свете водила 2018 года» наводит еще больше ужаса, вертясь как юла на водительском кресле, поглядывая на детали пейзажа и тыча в них пальцем. Баба точит лясы, проводя для своего дружка-режиссера типа исторической экскурсии по району, по которому она явно типа спец.

Не то чтобы Брит не пыталась включиться в беседу.

Она ведь не дура. В истории немного разбирается, да и про фильмы до фига всего знает.

Она знала – и знает – о людях, которые умерли, включая ее родного отца.

Она упоминает между прочим о том, что нашла вчера про Кассандру, мифическую предсказательницу будущего, проклятую богами: все, что она говорила, было без разницы тем, кто ее слушал, хотя это была и правда.

Она не тупорылая.

Вставить свои пять пенсов?

Да кто ж ей даст.

Вы режиссер? – говорит Брит мужику, когда он на минуту перестает разговаривать с бабой.

Мужик рассказывает, что в молодости работал на телевидении, делая такое телевидение, которое многие не очень-то одобряли. Говорит, что работает над фильмом о поэтах, живших сотни лет назад, что действие происходит в Швейцарии и это историческая драма. Говорит, что они, наверно, слишком молодые и не видели того, что он делал на телевидении, а если даже и видели, то небось напрочь забыли. Так или иначе, говорит он, если они видели, то это сидит внутри, ведь все, что мы видим, остается где-то в наших воспоминаниях и там сидит, хоть мы об этом и не догадываемся.

Это точно, – говорит Брит. – Самый незабываемый фильм я смотрела по телику. Иногда он лезет в голову ночью даже сейчас, так что я лежу в кровати и хоть свечки в глаза вставляй. Я потом всю ночь не сплю. Это не так уж страшно и не так уж натуралистично. Вообще-то я насмотрелась много всего в разы натуралистичнее – и по телику, и в фильмах. Да и в реальной жизни. Каждый день я вижу на работе такие вещи, которые уж точно должны запоминаться на всю жизнь. Даже если видел их не в реальной жизни, а только в фильме.

Но они не запоминаются – не так, как этот фильм. Не могу его забыть. Возможно, вы его знаете, это о мужчине в суде, в смысле, это действительно произошло, действительно происходит, а не просто постановка.

Судья орет на него и издевается – авторитетный нацистский судья, который орет на этого чувака, стоящего перед судом, но в зале есть еще и зрители. А судья дает ему конкретно прочухаться. И прикол в том, что с этого мужика, солдата, сняли форму и дали штаны явно на пару размеров больше, но не дали пояса, чтобы их стянуть, так что ему приходится все время их поддерживать, а то они упадут. Ну и когда ему надо делать что-то руками, там, отдавать честь или держать книгу, то выходит нескладно, а его постоянно заставляют что-нибудь такое делать.

Это должно выглядеть прикольным. Над этим надо смеяться. А судья называет его предателем, орет про его предательство и издевается над ним, а мужик типа заикается и оправдывается, будто думает, что все можно объяснить. Типа, он идиот. Вообще без понятия. Просто долдонит о том, что мы, мол, не должны этого делать, мы просто стояли и расстреливали людей в этих ямах, которые они сами же вырыли, это не война, так неправильно, так нельзя, ну вот это вот все.

А судья снова над ним издевается, а потом приговаривает к смертной казни, и, видать, его тут же выводят и стреляют ему в голову прямо во дворе.

Но чего я не догнала и до сих пор не догоняю, когда думаю об этом: зачем они вообще сделали из этого фильм? Ведь по большому счету все это было на камеру. От начала до конца. Речь шла о правосудии, ну или его отсутствии. Это с одной стороны. Речь шла о том, кто вершит правосудие, кто вправе говорить, что это вообще такое. Но на самом-то деле… На самом деле снимали для людей, которые это смотрели. Как будто зрителям, сидевшим в зале суда, да и всем людям по всему миру, которые будут смотреть этот фильм, это должно казаться очень прикольным и в то же время должно пугать. Они не должны были думать: ах как это несправедливо, или: смотрите, как они используют этого человека и как с ним плохо обращаются, ну, как мы это видим сейчас. Вообще-то они должны были так думать, но только потому, что это могло случиться с ними . Но большинство должны были смеяться над ним и учиться на его примере, как себя вести, типа чего не надо делать, и понимать, что с ними будет, если они когда-нибудь сделают то, чего не должны делать.