Фредрик Бакман - Мы против вас [litres]

Когда Закариас вернулся домой, родители, похоже, едва удерживали слезы. Вспоминая через много лет этот день, Закариас поймет, сколько в этом было бесконечной любви: родители до такой степени не понимали, какой он слабый хоккеист, что огорчились.

Вечером они с матерью опять поругались из-за компьютерной игры. Закариас пытался объяснить, какой он сильный игрок, что он может потягаться с лучшими из лучших. Что его даже пригласили на соревнования в другой город.

– Соревнования? В чем там соревноваться? Это

КОМПЬЮТЕРНЫЕ ИГРУШКИ, Закариас, это же не

СПОРТ! – фыркнула мама.

Закариас играл всю ночь, но эти слова засели у него в груди как нож.

Алисии еще не исполнилось пяти лет; детям ее возраста обычно не так хорошо удается сбегать из детского сада, как удавалось ей. «А что нам делать! У нас не тюрьма!» – твердили воспитатели, когда Суне явился туда с девочкой раз, наверное, в двадцатый. «Ей кажется, что тюрьма», – ответил Суне. Алисия обожала его за то, что он ее понимал.

Он так и таскался с ней каждый день из ледового дворца в детский сад; она все равно потом сбегала, чтобы смотреть тренировки. Любые. Основной команды, детской команды, фигуристов – без разницы. И как только лед пустел, она в минуту надевала коньки и выскакивала играть. Как можно было ей помешать?

Однажды, когда Суне в очередной раз изловил ее и водворил в детский сад, воспитатели, движимые состраданием, пригласили его выпить кофе. Под конец все поняли, что будет проще, если Суне станет забирать Алисию из детского сада утром, самолично отводить девочку в ледовый дворец, а после обеда возвращаться с ней в детский сад и пить кофе.

Как-то, поздней осенью или в начале зимы, воспитатели пожаловались, что помещения детского сада заросли плесенью; персонал обращался в местную администрацию с просьбой о ремонте, но в ответ было сказано, что альтернативных помещений в городе нет. Суне поглядел на Алисию. Задумался. А придя в ледовый дворец, направился прямиком в кабинет Петера Андерсона. – Тебе действительно нужны все эти помещения?

– В смысле?

Суне взмахнул рукой, охватывая жестом весь верхний этаж ледового дворца.

– Почти все кабинеты пустуют! Здесь только ты, я и Цаккель! А еще кто? Несколько клерков на полставки? Вахтеры?

– Тут больше никого нет. Клуб – это… мы, – кивнул Петер.

Суне взял с его стола бумагу и ручку и начал черкать, словно маркером на доске.

– Вот эти стены снести. Провести нормальную вентиляцию. Мы сможем его построить!

– Прости, ты о чем? – удивился Петер.

– Больше чем клуб! Мы сможем построить больше чем клуб! – прогремел Суне.

На следующий день он отправился в администрацию с планом устройства детского сада в помещениях ледового дворца. Большинство местных политиков призадумались, кто-то отозвался о плане издевательски, но один из них мигом оценил потенциал идеи. И когда другие политики ответили «нет», этот отправился на родительское собрание в детский сад и поднял имейл-бурю. В конце концов муниципальный бюджет перекроили, и Суне получил деньги на устройство первого в Швеции «ледового детского сада». Той зимой дети играли на коньках не меньше, чем в обычной обуви. Через много лет Алисия признается: именно эти дополнительные тренировки сделали ее такой быстрой и техничной.

Она не вспомнит, что политика, который пришел на родительское собрание, звали Ричард Тео. Но на следующих выборах окажется, что очень многие проживающие в городе молодые родители его запомнили.

Это просто спорт, не устаем уговаривать мы себя.

Поздно вечером Амат позвонил Закариасу:

– Чем занимаешься?

– Прохожу второй гейм, – ответил Закариас.

Амат привык относиться к этому слову с насмешкой. «Гейм» вместо «компьютерная игра», как будто Закариас хочет, чтобы это звучало, как… что-то спортивное.

– Не хочешь выйти на минутку? – спросил он.

– Выйти? Сейчас? Да там холод, как у полярного медведя в жопе!

Амат рассмеялся:

– В жопе не холодно даже у полярных медведей. Выходи!

– Зачем?

Амат сглотнул:

– Потому что я так стремаюсь из-за игры с Хедом, что спать не могу. Выходи давай.

И Закариас вышел. Разумеется. Они бродили по Низине, мерзли, трепались ни о чем, как в детстве, когда им особо некуда было пойти.

– Как дела с геймами? – спросил Амат.

– Ну хватит, – обиделся Закариас.

– Нет! Я серьезно. Расскажи… я… короче, мне просто надо говорить о чем угодно, только не о хоккее.

Закариас надулся, но потом сказал:

– Неплохо. По-настоящему хорошо. Меня пригласили на соревнования…

– А можно мне приехать посмотреть? – тут же спросил Амат.

Закариас испытал такую гордость, которой не передать словами. Поэтому просто буркнул:

– Само собой.

Но тут же сердито добавил:

– Только если ты не собираешься нести ту же парашу, что и мои родители! Что это не настоящий спорт, раз это не хоккей!

– Они правда так говорят? – виновато пробормотал Амат.

Закариас пнул сугроб.

– Они мечтают о таком сыне, как ты, Амат. В этом городе в зачет идет только хоккей.

Амат промолчал. Он не знал, что ответить.

Когда Мая пришла в сарай при питомнике, Жанетт молотила мешок с песком. Ана подозрительно остановилась в дверях.

– Можно ей тоже на тренировку? – спросила Мая.

Жанетт от неожиданности рассмеялась:

– Ну конечно! Нас трое, это почти что настоящий клуб!

Она не была готова к тому, что сейчас произойдет, – ни одна из них не была готова, сама Ана тоже. Но когда Жанетт показала захват, который они отрабатывали с Маей, и Мая пыталась запомнить, как выкручивать руки и ноги, чтобы высвободиться, Ана попросила:

– Можно мне попробовать?

– Это уже… продвинутый уровень. – Жанетт поколебалась. – Может, начнем с чего попроще?

– Можно попробовать или нельзя? – настаивала Ана.

И Жанетт разрешила, потому что иногда спортсмену полезно познать вкус неудачи. Но вся штука в том, что неудачи не случилось. Жанетт показала движение, Ана с первой попытки повторила его без ошибок. Жанетт показала движение посложнее, потом еще сложнее; все эти приемы Ана повторила со второй, много с третьей попытки.

Через двадцать минут Жанетт уже отдувалась, упершись руками в колени, но Ана не выказывала признаков усталости. Когда-то тренер рассказывал Жанетт о «физическом интеллекте» – что некоторые борцы обладают подобием абсолютного слуха у музыкантов: таким достаточно увидеть движение, и тело сразу понимает, как его воспроизвести. В детстве Ана несколько лет играла в хоккей, но единоборствами не занималась, и все же казалось, что ее тело создано именно для этого. Она выросла в лесу, бегала по неровной земле, прыгала, лазала по деревьям. Дочь охотника и рыбака, она с самого детства тропила зверя, стреляла и таскала вместе с отцом тяжелую добычу, она сгребала снег, рыла канавы и бурила лунки в озерном льду. Она была сильной, гибкой и выносливой, и жилистой, как свиное филе в баре «Шкура».