Стэйси О'Брайен - Сова по имени Уэсли [litres]

В какой-то момент мне стало казаться, что Джон потихоньку съезжает с катушек. Он начал таскать черных вдов домой. Потом он запретил любые манипуляции со своим двором, поскольку они могли навредить диким паукам, так что его двор довольно быстро зарос и покрылся гигантскими сетями паутины. А потом стал профессором биологии в другом престижном университете.

Несмотря на все свое обаяние, Джон был холост. Такой мужчина пропадал! Сама я, правда, даже помыслить не могла об отношениях с человеком с таким специфическим увлечением. Как прикажете растить детей в доме, кишащем черными вдовами?

В Калтех иногда заглядывали интереснейшие люди со всего мира. Та лекция Джейн Гудолл изменила мою жизнь навсегда. Ее исследование, в ходе которого выяснилось, что шимпанзе мастерят себе подручные инструменты и пользуются ими, потрясло мир науки до самого основания и показало, насколько на самом деле приматы близки к людям. Для меня доктор Гудолл была Галилеем биологии поведения. На протяжении почти десяти лет мы с сестрой и отцом ежегодно ходили на ее лекции, когда она приезжала в Южную Калифорнию.

Особенно сильно на меня повлияла ее позиция по отношению к животным, нежелание смотреть на них как на простые, движимые инстинктами организмы. Такое мнение доминировало в ученых кругах еще со времен Рене Декарта, ученого эпохи Просвещения, писавшего, что у животных нет чувств. В двадцатый век его пронесли бихевиористы под знаменем Берреса Фредерика Скиннера, который считал животных, по сути, мохнатыми роботами. Гудолл доказала, что каждый шимпанзе – это уникальное, разумное живое существо, и этим сподвигла других ученых на исследования слонов, орангутанов, горилл, волков и прочих зверей, которые также показали, что у каждого из них есть личность, что они – индивиды. Именно это позволило мне не просто изучить Уэсли, но воспринять его как чувствующее, мыслящее, даже духовное существо. Я была для Уэсли другом, а не ученым, наблюдающим за ходом эксперимента. Упор на эмпирическое познание в биологии поведения часто застилает нам глаза, порой не давая увидеть то, что мы ищем.

Великое множество ученых, гораздо менее известных, чем доктор Гудолл, ежедневно вносят неоценимый вклад в развитие своих отраслей науки, которые многим обывателям могут показаться дикими – даже более дикими, чем изучение черных вдов. К примеру, один из моих любимых профессоров в Оксидентал-колледже всю свою жизнь посвятил изучению яичников тихоокеанских эмбиотоковых рыб. Это было его пристрастием. Когда он уходил на пенсию, я шутила, что он, дескать, всю жизнь провел в изучении правых яичников эмбиотоковых, а теперь сможет спокойно заняться изучением левых (они абсолютно одинаковы). Выйдя на пенсию, он и впрямь переехал в домик на берегу океана, обустроил себе там лабораторию и продолжил свое дело.

Когда я была маленькой, отец дружил с Ричардом Фейнманом, еще до того, как тот получил Нобелевскую премию по физике. Будучи по натуре бунтарем, Фейнман никогда и никому не позволял себе указывать. Он ходил в стрип-клубы и там проводил вычисления прямо на скатерти. Он, собственно, вовсе не ради обнаженных девушек туда ходил – ему просто нравилась атмосфера. Нобелевская премия не вскружила ему голову – он и после ее получения продолжал преподавать физику первокурсникам. Он был настолько уморительным дядькой, что даже написал научно-популярную книгу под названием «Да вы, верно, шутите, мистер Фейнман!», которая, кстати, стала бестселлером – ее до сих пор покупают студенты-физики по всему миру. Его способность ясно, объективно и без предрассудков смотреть на вещи позволила ему наглядно и доступно объяснить Конгрессу причины повреждения уплотнительного кольца, ставшего причиной катастрофы шаттла «Челленджер» в 1986‐м году.

Другой физик в Калтехе предпочитал работать у себя в кабинете в чем мать родила. В отделе физики даже висела фотография, на которой он был художественно запечатлен в профиль, сидящим голышом за своим столом. По кампусу у нас бегал какой-то мужик в исторически точном и аутентичном костюме средневекового придворного шута: шутовской колпак, полосатые шаровары, фиолетовое трико и фиолетовые же бархатные туфли с загнутыми кверху мысками, увенчанными бубенчиками. И на него никто не пялился. Понятия не имею, кто это был, но относились мы к нему с уважением.

Вернувшись после разговора с Джоном в амбар, где жили совы, я заметила, что молодые дикие особи – самые буйные из наших подопечных, которых мы держали в отдельной большой совятне – были в тот день особенно неспокойны из-за ветра Санта-Ана. Это жаркий, иссушающий пустынный ветер, который электризует воздух и в целом раздражает решительно всех, включая животных. Я решила, что немного музыки не повредит, и включила приемник наверху, настроив его на станцию с мягкой классической музыкой. Затем я облачилась в свой рабочий халат, резиновые сапоги, перчатки и шлем с щитком и отправилась чистить подростковую совятню.

Птицы все же соизволили вернуться на свои любимые насесты и дали возможность мне приступить к работе. Поглощенная делом, я не замечала, что пластинку сменили, пока не услышала, как в кульминации какой-то оперы надрывается сопрано. Совы в ужасе носились по вольеру, а певица тем временем выдавала нереально высокие ноты под аккомпанемент оркестра, игравшего образцовое длинное крещендо с литаврами. Дюжины ошалелых сов сталкивались в воздухе, врезались в меня и падали на пол. Пара штук приземлилась на меня и перепугалась еще больше, осознав, что они стоят на живом человеке. Некоторые нападали на меня, в основном задевая плечи и руки.

Я выскользнула за дверь и понеслась наверх выключать коварный приемник. Совы понемногу успокоились, некоторые просто сидели на полу, тяжело дыша. У меня подкосились ноги, и я сползла на пол, дрожа и истерично смеясь, покрытая небольшими кровавыми пятнышками в тех местах, где совы продырявили мой халат когтями. Я сочла, что совятня вычищена достаточно, и принялась кормить сов, все еще слегка трясясь.

Время шло к обеду, так что я обработала ранки раствором йода и направилась обратно в основное здание. В столовую, с чьей-то легкой руки метко прозванную «саловой», я не пошла – как и большая часть местных ученых, я предпочитала приносить еду с собой из дома, садиться за столом в конференц-зале и обмениваться с коллегами разными интересными байками. Пока мы ели, в зал свободно залетали совы, проведывая друг друга или своих людей. Ни одна из них, правда, еще не приносила нам «громовещатели» – дисциплинарные письма, которые совы приносили ученикам школы Хогвартс в книгах о Гарри Поттере.

После обеда я торопилась куда-то и в коридоре чуть не столкнулась со Стивом. А поверьте мне, столкнуться со Стивом не захотел бы никто – его кожа кишела паразитами. Он был в составе группы, исследовавшей приматов, в которую когда-то входила и я, изучал трехполосых дурукулей, которых еще называли совиными обезьянами из-за их лиц, действительно напоминающих совиные. Стив был полевым этологом и, как и Джейн Гудолл, исследовал биологию поведения диких животных. Он в одиночку забирался в самые глубокие дебри джунглей Амазонки. Лишь на то, чтобы добраться туда, частично пешком, частично – на каноэ, у него ушло около шести недель. Он исследовал почти непроходимые болота в самой чаще, так что работать ему приходилось, стоя по колено в воде, кишащей паразитами. Ночами напролет он наблюдал за жизнью совиных обезьян высоко на деревьях, чем попортил себе шею. За первый же месяц сапоги буквально сгнили у него на ногах. Естественно, вслед за ними стали постепенно гнить и сами ноги. Стив мало-помалу становился частью джунглей – носителем всех или почти всех разновидностей паразитов, обитающих в том регионе.