Михаил Елизаров - Земля

Я много раз слышал выражение про выплаканные глаза. У женщины были как раз такие, выплаканные, с угольными подглазьями. Но держалась она спокойно, с усталым достоинством. Что-то негромко выговаривала Гапону, тот с участливым видом слушал и кивал, опершись на трость.

Я отвлёкся на ближайшие ко мне образцы металлических и керамических портретов, сделанные по методу деколя, как сообщала табличка. На цветном овале улыбался Гагарин с гермошлемом в руке, а с соседнего глядел чёрно-белый Есенин.

Я смотрел на белозубого Гагарина и думал, что Алина была, пожалуй, права, когда говорила мне, что лет через пять всем местным похоронным бизнесом будет заправлять Гапон. Алинин похоронный проект с “Тихим Домом” явно опоздал для Загорска. То, что она только мечтала создать, Гапон в той или иной степени воплотил в своём “Элизиуме” – разве только без плазменных надгробий. Я на всякий случай решил, что не стану рассказывать Алине подробно об увиденном, чтобы не расстраивать.

Затем взялся за подаренные открытки. Одна юмористическая – с сидящей в гробу панночкой Натальей Варлей: “Ко мне, упыри! Ко мне, вурдалаки!” На второй открытке был портрет лобастого старика с бескровными губами и язвительным голубоглазым взглядом. Мрачный дед оказался Шопенгауэром: “Смерть есть величайшее поучение эгоизму, привносимое природою вещей”. На третьей похожий на медведя аляповатый глиняный истукан держал готическую виньетку “Der Golem”. Подпись ниже гласила: “Почему вы не хотите умереть?! Смерть хороша. Г. Майринк”. Четвёртая была портретом русского вельможи и поэта Сумарокова: “Прохожий! Обща всем живущим часть моя: что ты, и я то был; ты будешь то, что я”.

Я сначала даже обрадовался, что случайный подарок так замечательно совпал с эпитафией, украшавшей интимный уголок Алининого бедра, – жаль только, что без старинных ятей. А потом моё сердце смачно грызанул бёртоновский червяк, задавший логичный вопрос: а с чего это Гапон дарит моей девушке именно Сумарокова?! Но, опомнившись, я сообразил, что счёт вообще-то один против трёх, и это не намёк свыше, не чудовищная улика и не моя дьявольская проницательность, а просто закономерное совпадение – особенно если учесть, сколько тематического материала разместила на себе Алина…

– Ну а чего вы всякий сброд слушаете? – повысил голос Гапон. – Это бывшая сотрудница больницы, уволенная за недобросовестный труд. Теперь вот ходит и пакостит!

Женщина что-то пробормотала, мужчина тоже пошевелил ртом.

– Зачем такое сказала? – переспросил Гапон. – Не знаю, может, совести у неё нет. Чтоб вы понимали, холодильнику в нашей анатомичке уже тридцать лет. Он постоянно ломается, а Минздрав денег на починку не выделяет. Сейчас сами знаете с этим как. Поэтому мы и закупили для “Элизиума” своё оборудование. И просим за услугу сохранения, если честно, символические деньги. И, кроме прочего, у нас действует гибкая система скидок. Поверьте, – заключил проникновенно, сердечно, – здесь никто не хочет обмануть вас или, упаси боже, нажиться. Марина Олеговна, – Гапон обратился к носатой, – поищите ещё какие-нибудь бонусы…

Женщина снова что-то прошелестела.

– А не нужно ничьих советов слушать, – мягко возразил Гапон. – Меня слушайте. Или Марину Олеговну… – он деликатными пассами загонял пару в малиновые покои. – Подписывайте договор и ни о чём не беспокойтесь. Всё будет сделано как должно.

Они, чуть потоптавшись, поддались уговорам, ушли вслед за Мариной, а Гапон тряхнул помрачневшим лицом:

– Надо меры принимать, Андрей Иванович.

Иваныч поднялся:

– Примем. Больше не появится на территории.

– Это хорошо, – задумчиво похвалил Гапон, перевёл повеселевший взгляд на меня. Пояснил: – Да работала у Лешакова одна. Вся такая загадочная, то ли ебанутая, то ли сказочная…

Мы вышли на бетонное крыльцо супермаркета. Ледяной ветер бросил мне в лицо пригоршню снега, колючего, как песок. От этого сыпучего прикосновения невольно вспомнился московский детский сад, мимолётный приятель Ромка, с которым мастерили наше игрушечное кладбище для Лиды-Лизы. Кажется, мы не поделили тогда совок. Я отнял, а Ромка рассвирепел и в отместку, зачерпнув, швырнул мне в глаза песком…

– Метёт, – меланхолично заметил Иваныч, запахнулся, застегнул до горла куртку. А Гапон, наоборот, подставил лицо снежным блёсткам. Они падали на его разгорячённые щёки и сразу таяли.

Неподалёку находилась автостоянка с одиноким катафалком “Элизиума” и несколькими легковушками. Там же была чёрная гапоновская “ауди”, на которую когда-то у “Шубуды” мне указал Никита.

Сердце сразу же обмахнуло вялой тоской. Я поглядел на шлагбаум и будку, лишний раз мысленно перекрестился, что парни из “Мемориал-авто” или “Городской похоронной службы” сейчас разгружаются возле гистологического архива и не увидят меня в компании Гапона. Хотя с чего им меня помнить? Вот и Гапон, и Капустин с Иванычем тоже утратили ко мне всякий интерес. Шли и переговаривались между собой.

– Полгода назад мужчина к нам в анатомичку поступил… – рассказывал Иванычу Капустин. Из вежливости оглянулся на меня. – Поехал, значит, на дачу расслабиться…

– Короче, мужик без жены и без блядей на выходные рванул в баньке попариться! – Гапон бесцеремонно перехватил рассказ. – И прям на полке кони двинул. Сердце остановилось. И, в общем, почти двое суток при температуре сто градусов потел, пока не хватились. Воображаешь, Андрей Иванович, какого вида он был?

– Бр-р! Бедняга! – сказал сочувственно Капустин.

– Такое только в закрытом гробу хоронить. Так наша мастерица прокачала его по венам растворами своими и всю зелень из него вымыла! Чудо совершила. Можно было без закрытого гроба родне предъявить! Так что в профессию она врубалась, но, блять…

– С нами не сработалась, – с сожалением закончил Капустин.

– А почему? – спросил я.

Гапон хохотнул:

– Потому что лошица конченая! Работать девка умела, но болтала много… – Вдруг размашисто остановился. – Всё, дальше мне нельзя, сказал северный олень… – и протянул руку для прощания.

Огромная его пятерня оказалась рыхлой, точно наполненной ливером.

Он вдруг скосил взгляд, распластав подбородки. Выловил пальцами длинную и толстую нитку из прошитого крупными модными стежками воротника пальто.

– Володь, а дай-ка на секунду свой мачете-кибальчете. Ну, ножик выкидной…

Я протянул ему нож, Гапон щёлкнул и стал перепиливать зазвеневшую под туповатым клинком синтетическую нитку.

– Нихуя не режет! – заключил недовольно, возвращая раскрытый нож лезвием вперёд.

Стряхнул нитяную волосину с пальца:

– Короче… – тон его стал тусклым и барским. – Капустин разъяснит, что и как, порядок действий. Приступаешь к работе с завтрашнего дня.