Михаил Елизаров - Земля

– Конечно, Аркадий Зиновьевич, всё объясню, – с готовностью кивнул Капустин. – Проконсультирую…

– Да, ты известная женская консультация, – дребезжаще засмеялся Гапон. Потрепал Капустина за младенчески лысую щеку. – Потом в кабинет поднимешься…

– Почему женская? – безмятежно возразил Капустин. – Глупости…

– И телефон свой Капустину оставишь, – сказал мне Гапон.

– Может не оставлять! – прихмыкнул Иваныч. – У меня уже зафиксирован номерок.

– Завтра тебе перезвонит наш человечек…. Во-о-от такой, – Гапон показал пальцами шуточный огуречный размер. – Ну, человечек же! – пояснил. – Лилипутик… Ладно… – он сыто улыбнулся. Тяжёлые мясистые веки наплыли на глаза: – Бывай, босота фартовая!

Гапон, прихрамывая, пошагал обратно к крыльцу похоронного супермаркета. Я же побыстрее накинул капюшон толстовки, чтобы Капустин и Иваныч не увидели моих должно быть заалевших щёк. Прощальная фраза про фартовую босоту была из кинофильма “Кенты-Кореша”.

Должно быть, от переизбытка впечатлений всё смешалось в моей голове, и вместо того, чтоб ехать к Алине на Ворошилова, я, как сомнамбула, пересел возле рынка в маршрутку, которой раньше ездил на Сортировочную.

Спохватившись через пару минут, хотел выйти, а потом решил, что так даже лучше. Во-первых, полью кустики алоэ, а во-вторых, прихвачу на всякий случай для завтрашней работы резиновую дубинку – ту, что подарил Валера Сёмин в приснопамятный, триумфальный мой вечер. Дубинку эту я закинул на антресоли, и она валялась среди жестянок с краской и тощих обойных рулонов; туда же несколько дней назад пристроил и лопату по имени “маша”. Я, честно говоря, и не вспомнил бы о сёминском подарке, если бы не озабоченные слова Капустина, что у агента из конкурирующих “Скорбей” имелся кастет. Дубинка показалась мне вполне эффективным ответом и не таким уголовным, как выкидной нож.

Место, с которого я второпях поднялся, уже заняли, поэтому я прошёл чуть назад по салону и сел рядом с девушкой, старательно выгревавшей дыханием лунку на мутном от изморози стекле. На ней были серое в ёлочку пальто и простенькая вязаная шапочка пушисто-голубоватого цвета. Не посмотрев на меня, девушка чуть потеснилась.

От похожего на оптическую иллюзию узора её пальто у меня зарябило в глазах. Я отвернулся и начал обстоятельно раздумывать над судьбой моего аванса. С одной стороны меня мучила совесть, что я в который раз откладываю поход в “Реквием” – вернуть Никите его январскую зарплату. Но, с другой стороны, ужасно хотелось похвастаться перед Алиной полученными вперёд деньгами, а это напрочь исключало первый благородный вариант.

С мыслей сбил надтреснутый голос по соседству. В кресле напротив восседала старушка, одетая в долгий, как спальный мешок, коричневый пуховик на кнопках. В ногах у неё стояла клетчатая сумка-тележка на колёсиках, из-под клапана которой выглядывала увядшая прядка лука или какой-то другой зелени. Стёганый капюшон прикрывал седую маленькую голову, а лицо было древним и добрым, как у положительной Бабы-яги.

Она громогласно разговаривала по мобильнику:

– Зина!.. Скажи сначала!.. Чижило слышно здесь!.. Чижило слышно!.. – почти кричала. Просторечное это “чижило” очень умиляло. Другие пассажиры оглядывались, но не злились, а улыбались. Это и правда было забавно, что человек преклонных лет ездит с мобильным и умеет им пользоваться. Какой-то мужик сказал завистливо и восхищённо:

– А бабка-то не промах, у ней моделька “сименса” подороже моего!..

Визгливо-престарелый голос Зины разносился из динамика телефона:

– Оформили собственность на двоих!.. Половина Любе, половина Наташе!.. Нотариус советует подать иск!.. – а в унисон с ней по радио пела Буланова про “Ясный мой свет”.

Сидящая впереди рыжая, с румяной щекой девица жарко нашёптывала бледному, гладко выбритому парню рядом:

– Поехали со мной, дурак, другой возможности не будет!

Тот отчаянно бормотал:

– Да не могу я!..

– Ну как хочешь… – отвечала рыжая. И, погодя, снова льнула. – Дурак! Поехали, потом жалеть будешь! Всю жизнь!..

От последних слов девицы я едва не засмеялся и оглянулся на мою соседку – слышит ли она эту рыжую? Наверное, мы одновременно уставились друга на друга. Её улыбка (значит, тоже слышала) сменилась удивлением. Я несколько раз моргнул, втянул носом даже не запах, а память о чём-то тревожном и сладковатом… И вспомнил! По соседству со мной сидела та самая загадочная Маша, показавшая дорогу к СМО!

– Здравствуйте, Володя, – сказала она первой. Лицо её как-то сразу посветлело, а до того будто пряталось в тени. – А я всё думаю, не мой ли это случайный знакомец…

– Здравствуйте, Маша, – нарочито церемонно ответил я и тоже улыбнулся, не в силах себя сдержать. – А мы с вами вроде на “ты” перешли. Ещё возле забора.

– Точно, – кивнула она. – Который вы так лихо взломали.

– Очень рад вас видеть, – продолжал я. – Тебя…

– А я вас, – улыбнулась Маша. На щеках её образовались ямочки. – И тебя…

Я смотрел и диву давался – как такое бывает? У Маши будто стояла невидимая оптическая защита. Мне понадобилось несколько пристальных, пробирающихся через густой туман секунд, чтобы заново увидеть тихую, укромную красоту этого лица. Глаза огромные – серо-голубые, с рыжиной вокруг зрачка. Длиннющие ресницы при очередном удивлённом взмахе почти касались густых русых бровей. На пухлых, в трещинках, губах не было и следов помады, но я с удивлением признался себе, что эта обветренная розовость не менее соблазнительна, чем искусственный алый цвет. В прошлую встречу у неё из-под шапочки торчали косички, сейчас волосы были прихвачены простенькой заколкой. Лицо Маши было зимним, как у Снегурочки с картинки, но маленький нос украшали весёлые веснушки, и уже от одного этого на душе становилось хорошо – что вот есть на свете такая Маша с веснушками, обветренными губами, ясным взглядом, она мне рада…

– Володя, да что это с вами?! Уф!.. – она засмеялась. – Запуталась!.. С тобой! Смотрит и молчит! У меня что, на физии что-то не так? – Маша полезла в сумочку и вытащила пудреницу, вгляделась. Зеркальце пульнуло по салону шального зайчика. – Ну разумеется, щёки как у норвежской лыжницы. Про губы вообще молчу. Проклятье!..

Слово “проклятье” почему-то развеселило. Я очнулся от созерцательного ступора.

– Маша, а ресницы у вас… у тебя настоящие? – спросил первое, что пришло в голову, чтоб объяснить моё невежливое разглядывание.

– Свои, конечно, – она вздохнула. – Когда маленькая была, ужасно переживала, что такая бурёнка. В третьем классе взяла и подстригла эти чёртовы ресницы. Только не помогло, надо мной ещё больше смеялись… Ох, и взглядец у тебя, Володя… – она улыбнулась.