Бернхард Шлинк - Летние обманы [litres]

– У вас на полке стояла. Может, и не понравится – не поняла еще. Но интересно. Я думала, мы тут больше времени будем вместе, но у Давида один свет в окошке – Майке, а у Майке – Давид. Она, конечно, притворяется, будто это не так, а он не понимает, что она притворяется.

– Ты уверена?

Кивнув, она снисходительно взглянула на него как старшая. Подрастет Ариана – станет красавицей, подумал он, да, да, однажды она снимет очки, распустит волосы и накрасит губы.

– Вот, значит, как оно обстоит дело с Давидом и Майке. Может, нам с тобой придумать что-нибудь?

– Например?

– Например, можно посмотреть здешние замки и церкви, а то давай проведаем моего знакомого художника или, хочешь, съездим к автослесарю? У него в мастерской все так, как было пятьдесят лет назад.

Она немного подумала:

– Ладно, давай проведаем художника.

Прошла неделя.

– Что же это у нас творится? – сказала жена. – Если нынешнее лето идет как надо, значит все прошлые годы что-то летом было не так, как надо. А если все прошлые годы лето шло как надо, значит теперь все не так. Сам посуди: ты ничего не читаешь, ничего не пишешь. Целыми днями ты мотаешься по округе с внуками или с детьми. А вчера ты заявился в сад и вздумал подстригать живую изгородь! И при каждом удобном и неудобном случае ты норовишь меня облапить. Нет, правда, можно подумать, ты не в состоянии держать руки при себе! И более того, ты… – Она покраснела и покачала головой. – Ну, в общем, все не так, как всегда, и я желаю знать, в чем тут дело.

Они сидели на веранде. Дети, зять и невестка ушли на весь вечер к друзьям, внуки уже легли спать. Он зажег свечу, откупорил бутылку вина, наполнил два бокала.

– Вино при свечах! Опять же – нечто небывалое.

– Но разве не пора кое-что наверстать? Заняться внуками и детьми, возделывать сад? И вспомнить, как приятно подержаться за тебя? – Он обнял ее за плечи.

Но она сбросила его руку:

– Нет, Томас Велмер. Это никуда не годится. Я не машина, которую ты можешь то включать, то выключать. Совсем не таким воображала я когда-то наш брак, но, как видно, было невозможно жить так, как хотелось мне, и я приспособилась, свыклась с той жизнью, какая получилась. Не надейся, что я пойду на поводу у какой-то твоей прихоти, меня не купишь каким-то одним летом, которое через пару недель кончится. Лучше уж сама буду возделывать свой сад.

– Три года, как я оставил преподавание. Мне жаль, что я упустил столько времени, пока не понял, как хороша вольная жизнь на пенсии. Ведь в университете не в один день уходишь на пенсию, как на государственной службе, – ты еще руководишь диссертантами, какой-нибудь курс дочитываешь, тебя приглашают в комиссии, и ты думаешь, надо бы написать то, что давно задумал, да не написал, потому что времени не находилось. Вроде как мотор: когда отключишь, машина еще немного проедет на холостом ходу. И если дорога идет под уклон, то…

– Ты автомобиль, твой мотор отключился с выходом на пенсию. Так, а дорога под уклон – это, интересно, кто?

– Все, кто относился ко мне так, словно мотор еще тянет.

– Ах, значит, я должна относиться к тебе по-другому. Не так, словно мотор еще тянет, а так, словно он заглох. И ты…

– Нет, ничего уже не надо. Три года с тех пор прошло. Машина встала.

– И с этого момента ты проявляешь интерес к внукам, а также к садовой изгороди?

Он засмеялся:

– И не даю тебе прохода.

Они сидели бок о бок, близко, он буквально ощутил ее недоверие – эти токи словно струились от ее плеча, руки, бедра. Что, если еще разок попробовать обнять ее за плечи? Пожалуй, она не сбросит руку – они же разговаривают, они же слышат друг друга. Не сбросит-то не сбросит, но будет ждать, когда он уберет руку. А может… Нет, может, сама чуть погодя положит голову ему на плечо? Ведь тогда в кухне-то обняла легонько, словно хотела показать, что понимает его, ничего не обещая обняла, просто так.

Он ухаживал за ней как влюбленный. Утром подавал ей чай в постель; когда она работала в саду, приносил лимонад; он подстригал изгородь и косил газон, он каждый вечер готовил ужин, в чем ему нередко помогала Ариана; он развлекал внуков, если те маялись от безделья; он следил, чтобы в доме не переводились бутылки яблочного сока, минеральной и молока. Каждый день он приглашал жену погулять вдвоем, и если поначалу она скоро говорила, что пора вернуться домой, где ждала ее работа, то через несколько дней уже не возражала, когда он уводил ее все дальше, и не отнимала свою руку, пока ей на глаза не попадалось что-нибудь, что ей хотелось подобрать с земли, или цветок, который надо было сорвать и рассмотреть, повертев в пальцах. Однажды вечером он привез ее в ресторан на другом берегу озера. Всего с одной звездочкой заведение, зато столики расставлены на лужайке, под плодовыми деревьями. Они долго смотрели на озерную гладь, блестевшую в зареве заката, как расплавленный металл, как свинец с крохотной добавкой бронзы, потом на воду опустилась, захлопав крыльями, пара лебедей.

Он положил руку на стол:

– А ты знаешь, что лебеди…

– Знаю. – Она положила на его руку свою.

– Когда вернемся, я хочу быть с тобой.

– А ты помнишь, когда это было последний раз? – Она не убрала руку.

– Перед твоей операцией?

– Нет, не перед, а после. Я думала, все будет как раньше. Ты говорил, что я такая же красивая, какой была, и что любишь мою новую грудь, как любил прежнюю. Но потом, в ванной, я посмотрела на этот багровый шрам и поняла: нет, все будет уже не так, как раньше, все будет стоить усилий, преодоления. Мне это тяжело, и тебе тоже. Ты с пониманием отнесся к моему решению, тактично сказал, что наберешься терпения и подождешь, пока я сама не дам тебе знак, когда почувствую, что опять могу быть с тобой. Знака я не дала, однако тебя это устраивало – сам ты тоже не подавал мне никаких знаков. Потом я заметила, что и до моей операции все у нас с тобой было в точности так же, то есть между нами ничего никогда не происходило, если я не подавала тебе знака. И тогда мне вообще расхотелось подавать какие-то там знаки.

Он кивнул:

– Потерянные годы – не могу передать, как я о них жалею. Я ведь думал, непременно нужно доказать что-то такое самому себе и окружающим, стать ректором или госсекретарем или возглавить какое-нибудь солидное объединение, но ты оставалась безучастной ко всем этим вещам, и я чувствовал себя так, будто ты меня предала. Между тем ты была права. Вот оглядываюсь я назад и вижу: ничего они не значили, те годы. Шум, гонка – вот и все, что было.

– У тебя была любовница?

– Нет! Кроме работы, ничего и никого, я никого не подпускал к себе. Да иначе я и не справился бы с работой.

Она тихонько засмеялась. Почему? Вспомнила его тогдашнюю одержимость наукой? Или вздохнула с облегчением – он же сказал, что не было любовницы?